премьера балет
Гамбургский балет Джона Ноймайера показал в Петербурге "Чайку" — танцы по пьесе Чехова. Из Санкт-Петербурга ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА.
Господин Ноймайер переложил Чехова для ног с восхитительной, чисто балетной наивностью и прямодушием. Актрису Аркадину превратил в приму-балерину, драматурга Тригорина в танцовщика-премьера и педагога. Юный поэт Костя Треплев стал у постановщика непонятым хореографом-авангардистом, а Нина Заречная танцовщицей в творческом поиске. Под чайкой здесь, впрочем, имеется в виду совсем не она, как у Чехова. Рослый белокурый Иван Урбан в роли хореографа Треплева складывает из бумаги белую птицу, вычерчивает руками движения крыльев, сам выступает в главной роли собственного балетика на фоне айвазовского пейзажа, выставленного на помосте посреди пустой, залитой голубым светом сцены, и время от времени, в острые моменты действия, сникает, как подстреленный.
Джону Ноймайеру 61 год: достаточно, чтобы убедиться, что в мире все на что-нибудь похоже. Балерина Аркадина у него похожа на Анну Павлову: артистически драпируется в шаль, обвязывает голову газовыми шарфами, носит медальон на шее и, как подобает всякой балерине, пусть даже и примадонне, со всеми технологическими подробностями снаряжает себе балетные туфли для выступления, разбивает твердый носок, обминает стельку и только что не штопает пятачок. Очень красивые ноги Анны Поликарповой вполне убедительно играют в спектакле знаменитые красотой форм ноги Анны Павловой.
Все сюжетные обороты пьесы честно (и подчас не без занудства) отыграны и от этого выглядят вдвойне страннее. Танцовщики молоды по определению, поэтому принять Аркадину, лихо выделывающую силовые фуэте, за мать этого доброго молодца никак невозможно: престарелые народные артистки так не скачут. В итоге все воспринимается одной гигантской любовной историей. Настолько запутанной и брошенной на самотек, что понимаешь, что чеховский конфликт поколений Джона Ноймайера совсем-совсем не интересовал. Он противопоставляет классический балет некоему "современному", но и этот "конфликт искусств" у него — пустой фокус, обман зрения. Потому что какой может быть конфликт между самодовольной марципановой куколкой в пачке и претенциозным громогласным идиотом в бумажных галифе. Смехотворны оба. Козликами скачут танцовщики-фавны среди томных белых лебедиц в классическом дивертисменте. Под бой тамтамов ломаются и извиваются с серьезными минами полуголые мужики в балете, сочиненном Треплевым. В первом случае образцовое сочинение на тему "Как и почему я ненавижу классический балет". Во втором — образцовое сочинение на тему "Чем меня бесит современный танец". Лукаво издеваясь над тем и другим, пожилой господин Ноймайер сталкивает не поколения, не любовников, принятых или отвергнутых, не стратегии искусства старого или нового. Всю дорогу его буквально завораживают формулы человеческого успеха и неуспеха.
Бедная Маша (Жоэль Булонь), одетая в черное ("траур по моей жизни") тенью стелется за Треплевым и цепенеет, корежится от физического отвращения в дуэтах с женихом-учителем, и, глядя на ее как будто обугленную фигуру, кажется, что Треплева гонит прочь почти животный страх заразиться ее любовным несчастьем, как болезнью. Успех — это Аркадина и Тригорин (Иржи Бубеничек): два отборных, уверенных в себе и хорошо устроенных породистых человеческих животных. Аркадина выставляет ладонь перед сыном, а Тригорин с веселым недоумением отшатывается от Нины, и каждый раз это не крах любви, а своеобразный карантин, отгораживающий здоровую человеческую особь от больной. И в общем понятно, что именно за эту прямоту высказываний Джону Ноймайеру прощают все соскальзывания в свинцовую скуку, патетику, сантименты, прямодушие, даже ужасающее неторопливое многословие, когда кажется, будто балет этот не закончится вообще уже никогда.