В понедельник в Москве на Лубянской площади прошла ежегодная акция «Возвращение имен», организованная обществом «Мемориал». Тысячи людей пришли на Лубянку, чтобы выстоять четыре-пять часов в очереди и зачитать одно имя из длинного списка жертв политических репрессий. Многие рассказывали и о своих родственниках: траурная церемония у Соловецкого камня объединила семьи донского казака Михаила Васильева, инженера Максима Бурштейна и создателя комсомола Лазаря Шацкина. Специальный корреспондент “Ъ” Александр Черных получил листок с именем казаха Амана Чекиртова и попробовал восстановить историю его недолгой жизни — от рождения в алтайском селе Кош-Агач до расстрела в Дмитлаге.
Фото: Кристина Кормилицына, Коммерсантъ / купить фото
Акция «Возвращение имен» должна была состояться на Лубянской площади уже 12-й раз — достаточный срок для того, чтобы признать ее городской традицией, пусть и печальной. Но всего за десять дней до мероприятия префектура ЦАО отозвала документ о согласовании ее проведения, сославшись на ремонтные работы. Поднялся ожидаемый скандал — чиновники отступили. Но сделали, что смогли: наглухо закрыли Лубянскую площадь серыми металлическими заборами. Если в прошлые годы скорбная очередь к Соловецкому камню была видна со всех соседних улиц, то теперь словно и нет ничего, забор и забор, вечная реновация. Но иногда произнесенные на площади слова подхватывало порывами ветра — и тогда прохожие возле «Детского мира» или здания Музея Маяковского все-таки слышали отрывки выступлений.
— Павел Григорьевич Тишечкин, 47 лет, работник сельского хозяйства. Расстрелян в 1937 году.
— Юрий Александрович Гурьев, ревизор. Убит в 1937 году на Бутовском полигоне.
— Давид Аваккумович Коржиков, 52 года, кондуктор поезда Москва—Владивосток. Расстрелян в 1938 году.
Последние несколько лет «Мемориал» выдает пришедшим не два, а всего одно имя из списка репрессированных, чтобы сократить время ожидания. Но это не помогает: в час дня у камня стояли 300 человек, в 19:30 — уже больше тысячи. Волонтеры вежливо просили людей уплотниться, встать по двое, по трое, но очередь заняла весь сквер и почти весь подземный переход. Многие, увидев ее, разворачивались — было понятно, что пройти к камню до 22 часов они уже не успеют. Те, кто взял у волонтеров листок с именем в 14:30, смогли прочитать его лишь через пять часов. Но никто не жаловался: если надо было уйти, листки оставляли случайным соседям. «Я очень долго стояла, но я горжусь, что у меня столько соотечественников, которых не смогли зомбировать»,— сказала пожилая женщина перед тем, как зачитать имена в микрофон.
Многие выступавшие благодарили «Мемориал» за акцию, кто-то напоминал о тех, кого считает современными «политзаключенными»: правозащитников Юрия Дмитриева и Оюба Титиева, украинского режиссера Олега Сенцова, осужденного за терроризм, обвиняемых по делу «Нового величия» и «Сети». К Соловецкому камню пришли послы Австралии, Болгарии, Великобритании, Германии, Литвы, Латвии, Люксембурга и еще десятка стран.
Аман Чекиртов
Фото: base.memo.ru
Корреспондент “Ъ” получил листок с короткой биографической справкой: «Аман Чекиртов, 25 лет. Заключенный Дмитровского ИТЛ НКВД. Начальник национального отряда строителей в Дмитлаге. Расстрелян 17 июня 1937 года». Беглый поиск имени в интернете выдал сайт все того же «Мемориала», где было больше информации: место рождения (село Кош-Агач Енисейской губернии), национальность (казах) и подробности уголовного дела. В 19 лет Аман был приговорен к десяти годам исправительно-трудового лагеря за «участие в контрреволюционной повстанческой организации». А шесть лет спустя, уже в лагере, его обвинили в членстве в «террористической организации» и приговорили к расстрелу.
Еще на сайте «Мемориала» была фотография Амана Чекиртова — черно-белая, из уголовного дела. С экрана смартфона смотрел молодой испуганный мужчина, и после этого очень захотелось найти какие-то подробности о его жизни. Вернуть не только имя.
И у меня получилось: поиск по запросу «Чекиртов Дмитлаг» выдал отсканированные кем-то страницы журнала «Техника молодежи» за 1936 года. Удивительно, но Аману Чекиртову там посвятили целый очерк — вот только имя его записали как «Ашан». Молодой заключенный показан там как «живой результат чекистской переделки людей». В статье вскользь упоминается, что «неграмотный, политически слепой» казахский крестьянин «был спровоцирован кулаками» и поэтому стал «врагом народа». А потом — настоящая сага о том, как Чекиртов «перевоспитался» в лагере, «как постепенно пелена начала спадать с его глаз». «Он рос так же пылко и быстро, как рос Беломорско-Балтийский канал»,— восклицает автор статьи. Аман Чекиртов становится бригадиром лагерного отряда строителей и получает заслуженную награду: «Руководитель стройки двух великих каналов, чекист Семен Фирин сообщил ему, что он перестал быть лагерником, заключенным, сделался полноправным гражданином советской страны». Чекиртов воодушевленно благодарит «мудрость Ленина—Сталина, которая сделала меня человеком», а автор статьи обещает: скоро Аман поедет домой, где принесет полученные навыки «в аулы и кишлаки».
Еще интернет показывает статью 2003 года «Музыка из ГУЛАГа», опубликованную в журнале «Нева». Автор приводит отрывок агитационной лагерной песни, где упоминается Чекиртов:
«Мы боремся стойко на трассе за план,
В труде возрождаемся, строя.
Чекиртов, Касимов, Карапетян —
Невиданной стройки герои.
Ударники! Скоро заслужите вы
К любимой семье возвращенье.
Идите вперед и деритесь, как львы,
За сдачу сооружений».
Но к семье в родное село Кош-Агач Аман Чекиртов так и не вернулся — он был расстрелян в 1937 году, меньше чем через год после хвалебной статьи в «Технике молодежи». Косвенный намек на причины этого можно найти в той же публикации — в эпизоде с похвалой начальника Дмитлага Семена Фирина. В 1937 году был арестован глава НКВД Генрих Ягода, а вслед за ним и Семен Фирин. Начальника Дмитлага обвинили в подготовке госпереворота. На допросе он «признался», что Генрих Ягода приказал сформировать «крепкий боевой резерв из лагерных контингентов». Эти заключенные якобы должны были «захватить и уничтожить отдельных представителей партии и власти». Скорее всего, Амана Чекиртова расстреляли по тому же делу.
Соседка по очереди Ирина тоже решила поискать информацию о жизни своего репрессированного. На листке было написано: «Николай Иванович Лазарев, 42 года, директор игольно-платинового завода имени КИМ. Расстрелян 3 ноября 1937 года». Подробные сведения о заводе нашлись в книге краеведа Михаила Данченко «Наследие Кунцева» — там же удалось узнать и о трагической судьбе его директора.
Член ВКП(б) Николай Лазарев возглавил завод в 30 лет — в книге утверждается, что он «оказался неплохим организатором, быстро наладил порядок на стройплощадке, стал вникать в тонкости производства». Советскому Союзу требовалось наладить производство швейных игл, без которых невозможно было поднять текстильную промышленность. Но подходящих кадров в стране не было, поэтому Лазарев едет в Европу и привозит в Кунцево 30 специалистов германской фирмы «Гроц». С их помощью завод изготавливает опытные партии качественных игл — и тут же получает план по производству. «Программа выпуска игл была утверждена без учета реальной возможности производства, она лишь выражала реальную потребность трикотажных фабрик в иглах для вязальных машин. Немцы сказали: это невозможно»,— говорится в книге. Уже через год одного из немцев арестовывают за «вредительство», а выросшие объемы производства приводят к большому проценту брака.
«Лазарев просит: “Дайте время, еще год-два. Людей нужно обучить…” Директору вторят немцы: “Нужно идти от простого к сложному. Ваши люди едва владеют элементарными приемами, нужно время, чтобы они освоили наш вековой опыт”»,— пишет Михаил Данченко. Но в 1936 году «Правда» сообщает о низком качестве чулок и носков на Тушинской трикотажной фабрике. Руководство Тушинки заявило, что брак идет из-за низкого качества трикотажных игл. «Правда» выступает с новой статьей — «О трикотажной игле и кунцевских бракоделах». Лазарев объясняет, что партия игл действительно была забракована самим заводом и изъята из оборота, но его никто не слушает. Директора завода исключают из партии, увольняют с работы, арестовывают и приговаривают к расстрелу за «вредительство». Предприятие продолжает развиваться по намеченному им плану — и уже в 1940 году характеризуется как передовое. Бывший завод имени КИМ дожил до наших дней — теперь он производит иглы и лезвия как часть ОАО «Мосточлегмаш».
Фотогалерея
Как возвращают имена
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Многие зачитывали у Соловецкого камня имена своих родственников, пострадавших от репрессий. “Ъ” попросил их рассказать о своей семейной истории.
Елена (фамилию попросила не называть):
— Мой прадед, донской казак Михаил Иванович Васильев, жил на хуторе возле станицы Цимлянская. Что с ним тогда произошло? Советская классика: раскулачили — арестовали — расстреляли. Вся его семья была сослана, за исключением тех замужних дочерей, у которых были «благонадежные» мужья. Вот поэтому моя бабушка, Мария Михайловна, избежала ссылки, поэтому я появилась на свет.
Правды о судьбе прадеда государство нам так и не сказало — просто в какой-то момент прислали извещение: «Скончался, передачи больше не присылайте». А о том, что он был расстрелян, мы узнали только в 1991 году, когда открыли документы в архивах.
Всю жизнь наша большая семья скрывала эту историю от меня и от сестры. И признались в этом только в 1991 году. Нас, детей, всю жизнь приучали, что прошлого у нашей семьи нет. Приучали молчать на определенные темы, не задавать никаких вопросов. От семьи расстрел скрыли, а потом и семья скрывает прошлое от своих детей. Вот она, советская классика. Так и живем.
Владимир Беляев:
— Репрессирован был мой дедушка, Владимир Филиппович Петров, 1897 года рождения. Он был слесарем, москвич во втором поколении, жил на Мичуринской улице. Как мама рассказывала, на него донесли в 1934 году за политическую шутку и сослали на три года в Минусинск. А после того, как он отбыл срок, переслали в Магадан. После этого его судьба неизвестна. Так мы и не знаем, что с ним случилось.
Елена Русакова:
— Прежде всего я хочу сказать больше спасибо «Мемориалу» — только благодаря их спискам наша семья узнала правду о судьбе деда, Михаила Кобелева-Витинга. Он был журналист-международник, заведовал отделом в «Красной звезде», потом работал в «Правде». Близко дружил с известным журналистом Михаилом Кольцовым, мой отец вспоминал, как они играли в теннис. Как мы узнали, именно Кольцов его невольно выдал после полугода чудовищных допросов. Конечно, упрекнуть его в этом нельзя. И по показаниям Кольцова видно, что он до последнего пытался выгородить деда, представлял его безобидным легкомысленным человеком.
Как бы то ни было, деда обвинили в шпионаже и участии в контрреволюционной организации. Вроде бы при обыске у него нашли рукопись, где он предсказывал нападение Германии на СССР. Его приговорили к десяти годам заключения — и так он пропал. Родные получили ложное извещение, что он отбыл срок и освободился. И семья много лет была в горьком недоумении: если Михаил вышел на свободу, то почему же не связался с родными? Его супруга и сын умерли, так и не узнав, что он не бросил семью, а просто был расстрелян. Если бы не «Мемориал», мы бы и сейчас не знали правды.
Елена (фамилию называть не стала):
— Прадед Иван Степанович Шаров был сапожный мастер, жил в селе в Московской области. Ему уже 61 год был, когда всех начали сгонять в колхозы. А прадед отказался — не захотел сдавать единственную корову. Тогда его отправили в ссылку как «подкулачника» — там его следы и затерялись. И только после развала СССР наша семья совершенно случайно, благодаря сотрудникам Бутовского музея, узнала правду. Он еще в 1937 году был расстрелян на Бутовском полигоне.
Ирина Дуксина:
— Мой дед, Максим Андреевич Сенкевич-Бурштейн, был главным инженером на заводе в Муроме. Он даже вызвал туда из Польши брата, Арона Бурштейна. Потом Максим Андреевич переехал с семьей в Москву и стал главным инженером паровозоремонтного треста в Наркомате путей сообщения. В Москве его и арестовали — расстреляли 5 ноября 1937 года. Бабушка отсидела как ЧСИР. Мама выросла в детдоме.
Я узнала об этом случайно, в 1970 году. Мне было 12 лет, и я ходила на школьный факультатив по литературе. Одна из учительниц что-то вскользь сказала про Сталина и репрессии, просто к слову. Я пришла домой и спросила маму: почему учительница сказала плохое про Сталина? И вдруг узнала, что были такие репрессии, что это касается и нашей семьи.
А брат деда, Арон Бурштейн, остался на заводе в Муроме — и там тоже был репрессирован. Мы вообще ничего не знали об этой ветви нашей семьи. Его дочь сама нашла нас 15 лет назад, через архивы. Вот тогда мы познакомились с родственниками.
Надежда Браккер:
— Двоюродным братом моего отца был Лазарь Абрамович Шацкин. Он был одним из создателей комсомола — кстати, сегодня как раз столетие комсомола. Конечно, к этому сейчас можно критически относиться, но давайте вспомним, что Лазарю было всего 16 лет, когда он придумывал комсомольскую организацию. Для того времени это было прорывное явление.
Конечно, он стал довольно высоким руководителем, работал и с Бухариным, и с Троцким… И, как всегда, революция в итоге пожрала своих детей. Его расстреляли в 1937 году.
Другие мои родственники — Лев Яковлевич Милихикер и его жена Лидия Вениаминовна. Это так называемое дело КВЖД, когда всех строителей железной дороги объявили японскими шпионами и расстреляли. Мой дед тоже работал на КВЖД, но вернулся раньше, поэтому он не попал под репрессии. Но одна из его дочерей была замужем за кавэжэдэнцем — и его арестовали два раза, в 1937-м и потом в 1949 году.
И еще один мой родственник — Семен Петрович Шубин, талантливый физик, завкафедрой Уральского физико-механического института. Он поехал в Сибирь организовывать там отделение Академии наук. В Сибири его и арестовали, мы не знаем почему. Семен Петрович получил восемь лет лагерного срока, через полгода умер на лесозаготовках в Севвостлаге «от обморожения и упадка сердечной деятельности». Ему было 30 лет. Остались жена и трое детей.
