премьера опера
Новая сцена Большого театра открылась. И открылась совсем не так, как обещали в прошлом сезоне. Загадочно исчезнувшую из репертуарного плана оперу Евстигнея Фомина "Американцы" заменили премьерой "Снегурочки" Римского-Корсакова, которую сослали с ранее предназначавшейся основной сцены. О судьбе первой ссыльной — ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Приглашенные прошлой весной на "Снегурочку" режиссер Дмитрий Белов, сценограф Алена Пикалова и видеокомпьютерщики Андрей Сильвестров с Павлом Лабазовым в Большой пришли неслучайно. Предполагалось, что их творческие действия будет координировать и направлять куратор от театра. Что оперу будут ставить на главной сцене. И что "Снегурочка" станет первой заявкой театра на современные технологии.
Исходный замысел, однако, прошел насильную бюрократизацию. Куратора уволили. Постановщики получили на откуп каждый свою часть целого. Эффектный проект молодежной постановки, замешенной на союзе музейных (эскизы Николая Рериха) и современных арт-технологий, на сочетаемости оформительской новизны с царственным антуражем Большого театра, оказался зарублен. Понятно, что перед премьерой постановщиков сильно лихорадило. Все надеялись на одно: хоть бы срослось.
Предваряя премьеру, министр культуры Михаил Швыдкой говорил про экспериментальное назначение филиала: "...надеемся, на новой сцене расцветут новые качества труппы оперы и балета... новая страница окажется победительной". В зале, зияющем пустыми креслами, даже несмотря на присутствие премьер-министра Михаила Касьянова, это звучало грустно. Но мало кто предполагал, что четыре часа спустя грусть сменит чувство полной растерянности.
Картинки языческой Руси с пригожим Лелем, страдальцем Мизгирем, мудрым Берендеем и тающей Снегурочкой предстали профанацией весенней сказки Римского-Корсакова. Искажена была буквально вся арт-лексика задуманного. Огромные видеоэкраны, предполагавшиеся к строгому каре — с боков и по заднику — на основной сцене, здесь (из-за нехватки места) прибились друг к дружке пугливой трапецией. Рир-изображение не совпало с музыкальной драматургией. Вместо легкой лодочки Мизгиря, которая должна была намеком скользнуть по водной глади компьютеризованного рериховского эскиза, появилась чудовищных размеров ладья, напоминающая инопланетный корабль. Фиолетово-зеленые пятна экранного изображения аритмично разлагали рериховскую яркость в труп. В сочетании с ледяной глыбой декоративного помоста вся это видеобутафория, казалось, работает в качестве орудия зрительской пытки. Никакой обещанной эстетики "разлагающегося модерна". Никакого собирания "мозаики" из целого. Грубая работа каждого — от дирижера до режиссера и от хористов до солистов — говорила об отсутствии внятной концепции зрелища. Не считать же таковой ледяной помост, придуманный вообще-то для разноуровневого запуска светокомпьютерных эффектов. Когда размещение видеокамер перепланировалось (они работают с задников сцены), помост был уже построен и ровно поэтому "завис" тут всей своей уродливой нефункциональностью.
Это нагромождение ледяных торосов режиссер обслужил в жанре гала-концерта, отчасти напомнившем финальную сцену "Веселых ребят". Разница лишь в том, что по ступеням эстрадной глыбы тут спускались все кому не лень. И Весна (Светлана Шилова), успевшая осипнуть в прологе. И дивно поющий, но безобразно одетый Берендей (Михаил Губский). И непонятно по-каковски изъясняющиеся Купава (Елена Зеленская) с Мизгирем (Андрей Григорьев). И пухлый "пригожий Лель" (Ирина Долженко). И воюющая с пластиковым бряцанием одежд вибратоголосая Снегурочка (Елена Брылева).
Оркестр под управлением Николая Алексеева вел гала-представление в ожесточенном метании от шлягера к шлягеру. Послабления делались разве что самой Снегурочке, едва не подтаявшей раньше срока в бредовом замедлении ариозо "Как больно здесь". Все остальное у дирижера-симфониста получилось по-симфонически сжато. Купава жаловалась Берендею на предателя Мизгиря в жанре галопа. "Пляска скоморохов" звучала в железном ритме "Половецких плясок".
Вместо чудес птичьего хора в прологе зал видел заученные движения бэк-дансовой массовки. Вместо призрачных материализаций Весны и Мороза — разверстые люки сценического механизма. В дорогостоящем оперном гала чудес полна не могучая природа, а лишь навороченная машинерия новой сцены. Вкупе с вечной мерзлотой того компромиссного подхода к опере, при котором главное — вовсе не музыка, а показушный бред государственного новоселья.