Бельгийский художник, скульптор и театральный режиссер привез в Москву в рамках фестиваля-школы современного искусства Territoriя спектакль «Бельгийские правила/ Бельгия правит», в котором творчески переосмыслил историю своей страны. Фабр рассказал «Коммерсантъ Стиль» о том, почему считает Бельгию странной и сюрреалистичной, а также о своем отношении к современному театру и наготе.
Фото: janfabre.be
Фото: Wonge Bergmann
Фото: Wonge Bergmann
Фото: Wonge Bergmann
— В своем спектакле вы даете оценку родной стране и ее истории. Какую Бельгию вы бы хотели представить зрителям?
— Мой спектакль — это критическое выражение любви к Бельгии, я очень люблю ее. Я бы хотел показать, что это — страна всех наций и религий. У нас хорошо жить, мы такая немного сюрреалистичная, монтипайтоновская страна, странноватая.
— Почему странноватая?
— О, по очень многим причинам. Во-первых, мы — очень маленькая страна. В Европе вообще нужно быть с этим осторожным, потому что не успеваешь заметить, как уже приехал в другую страну.
Фото: Wonge Bergmann
— Да, в России этой проблемы точно нет.
— Конечно, вы огромные, а у нас — раз, и ты уже нас проехал. Во-вторых, мы разделены на три части — у нас есть фламандский, валлонский регионы и совсем небольшой немецкий. И чтобы вы лучше поняли, что я имею в виду под сюрреализмом: в этой небольшой немецкой части на 75 тысяч человек есть президент, вице-президент, пять министров, у них есть национальное радио и телевидение на немецком языке. То же самое есть во Фландрии, Валлонии и Брюсселе. И вот еще история — за Брюсселем у нас есть две фермы, которые держат коров, и у них тоже есть министр! Министр, который живет в Брюсселе и заведует только этими двумя фермами. Но в моей стране хорошо то, что совсем недавно у нас вообще не было правительства, мы были мировыми чемпионами по демократии без правительства, это тоже очень сюрреалистично. Правительство формировалось 50 лет, потому что каждой деревне нужно было отстоять свои права, было много манифестаций и забастовок. Поэтому, когда мне звонят журналисты из Le Monde и El Pais и спрашивают, не поубивали ли мы друг друга, я не знаю, что им ответить, потому что одна из черт Бельгии состоит в том, что мы — страна компромисса, мы всегда продолжаем обсуждать наши проблемы. Политики сидят на встречах месяцами, чтобы отстоять права какой-нибудь деревни, но до рукоприкладства никогда не доходит. И это прекрасно.
Фото: Wonge Bergmann
— Вернемся, если не возражаете, к «Бельгийским правилам». В постановке задействовано очень много реквизита, особенно большое внимание уделяется еде — для спектакля требуется около 60 литров пива, 30 вафель, 360 килограммов картофеля фри…
— Бельгийского картофеля фри! Все называют его French fries, но это неправда! Французы украли это блюдо у нас. Это как спагетти для Италии, но французы украли у нас картофель фри, и теперь весь мир говорит «French fries». Конечно, еда, кулинария играют очень большую роль в Бельгии, и я хотел отразить это в спектакле. Посмотрите на полотна Брейгеля и Рубенса, на все их шедевры в том же Эрмитаже. Они все о застольях, о вкушении пищи, распивании напитков, танцах. Таким большим количеством вспомогательных средств я хочу передать атмосферу карнавала, потому что в нашей стране это старинная традиция. Они проходят во всех деревеньках, на карнавале назначают новых короля и королеву, этой традиции уже несколько тысяч лет. Что до спектакля, то тут вообще очень много деталей, мы работали над ним около полугода.
— В ваших спектаклях много наготы. Вы используете ее как способ творческого выражения?
— В своем роде да. Вот вам нравится ваше тело?
— Да, конечно.
— Вот и мне нравится мое тело, а актерам — их тела.
— Это прославление жизни?
Фото: Wonge Bergmann
— Конечно, voilà! Прославление жизни, прославление плоти. Мы родились в самом красивом костюме, который даровал нам Бог. На самом деле ты не такой уж голый, когда ты наг, есть такие моменты в жизни, когда ты себя чувствуешь более нагим, чем если бы на тебе не было одежды. Более того, все 40 лет работы я всегда исследовал человеческое тело, и внутри, и снаружи. Могу точно сказать: чтобы лучше его понять, нужно быть нагим. На мой взгляд, это выглядит очень естественно и органично, а не шокирующе.
— Вас часто называют провокатором. Но что для вас самого провокация? И необходимо ли современному художнику постоянно провоцировать публику, чтобы привлечь максимальное внимание к себе?
— Я думаю, что людей провоцирует творчество не из-за того, что они глупые, а из-за недопонимания. Нам нужно прислушиваться к ним и общаться с ними, может быть, они считают это провокацией просто потому, что не понимают реального смысла. Может быть, такая реакция объясняется недостатком образования или отсутствием опыта, но это не значит, что публика глупая. Искусство существует для того, чтобы пробуждать разум публики.
Фото: Wonge Bergmann
— Вы несколько раз в своих интервью говорили, что ваша цель как художника — защищать классическое искусство. Это касается и театра тоже? Как вы можете его защитить?
— Я думаю, что истоки реального авангарда всегда связаны с традициями. Например, когда я сделал выставку в Эрмитаже, было забавно наблюдать, как люди реагировали на голую натуру Рубенса, очень откровенную и неприкрытую, потому что Рубенс, очень сексуальный художник, прославлял плоть. Все смотрели на эти полотна и говорили: «О, Боже, как прекрасно!». Потому что это классика, и ей уже много лет, для них это нормально. Но как только они видят картину с обнаженной натурой современного художника, это повергает их в шок. Так же, как когда они видят голые тела в театре. (Смеется.) Они спровоцированы! Странно, не правда ли? Так что все классическое искусство очень современно, оно по-прежнему актуально, и я краду очень много у Рубенса, у всех великих мастеров. Все те, кто не может этого понять, зависят от общества, в котором живут: оно должно объяснить им, что это нормально.
— В России иногда бывает так, что художникам все-таки не удается достучаться до публики. Влияние общественности настолько велико, что, например, выставку могут закрыть до ее открытия, а режиссера преследовать за фильм, который еще никто не видел. Сталкивались ли вы с таким яростным непониманием вашей работы?
— Конечно! Между Россией и Бельгией не так уж много различий, за исключением того, что, если в России что-то случается, об этом узнает весь мир. Вы живете в невероятно красивой стране с очень богатой культурой, со всемирно известными писателями, композиторами и художниками. А я родом из маленькой, так называемой западной страны в сердце Европы, и меня в ней три раза избивали! Шесть месяцев мне пришлось метаться по четырем квартирам, потому что мне поступали письма с угрозами от радикальных националистов. Только вот если такое происходит в России, об этом узнает весь мир, а когда со мной в Бельгии — так, местечковые новости. Это я и хочу показать в спектакле, так как название «Бельгия правит», конечно, ирония, потому что в реальности мы ничем не управляем. На самом деле все эти столкновения — здоровая борьба между художником и государством. Когда нет силы, нет сопротивления.
Фото: Wonge Bergmann
— Вы говорили, что своей миссией считаете защищать уязвимость искусства. Какие у него сейчас самые слабые стороны?
— Как и всегда, я думаю, очень важно — и я научился этому от других художников — защищать хрупкость искусства, хрупкость красоты, таким образом защищая слабых мира сего. Это могут быть национальные или сексуальные меньшинства, животные. Пока у нас есть скотобойни в городах, люди будут убивать друг друга. То, как в современном западном обществе относятся к животным,— это настоящий позор. Нам понадобится еще как минимум лет пятьдесят, чтобы научиться относиться к ним с достоинством. Работы, которые я создал в Эрмитаже, с чучелами собак и кошек, как раз предназначались для того, чтобы показать, как они уязвимы, мне хотелось защитить их, а в итоге радикальные общества по защите животных в России протестовали против выставки, потому что они дураки.
У меня была большая выставка во Флоренции много лет назад со скульптурами из скарабеев. 25 человек собрались на протест прямо на площади напротив музея, они написали в Facebook, что я извращенец, что меня нужно поместить в психушку. И я вышел к ним, объяснил им суть своей работы. Они не знали ничего про скарабеев, а я изучал энтомологию. И когда я говорил с ними, я был шокирован тем, как они говорят о своих собственных детях. Эти радикалы, которые пытались стереть выставку с лица земли, били своих детей! Поэтому я несколько скептически отношусь ко всем радикальным организациям по защите прав животных.
Фото: Wonge Bergmann
— Несмотря на такую бурную реакцию публики, вы бы еще хотели поработать в России?
— Конечно! Михаил Пиотровский и Дмитрий Озерков — два фантастических человека, благородные души. Пиотровский взял на себя гораздо больший риск, чем Лувр, согласившись принять у себя мою выставку. Они очень открытые, и, если в России есть еще такие люди, я бы очень хотел вернуться.
— А с русскими театральными режиссерами хотели бы поработать?
— Впервые я приехал в Россию 25 лет назад в Большой театр. Я прекрасно знаком с русской театральной традицией, но мне не нравится современный театр, и его я не так хорошо знаю. Я видел много русских работ в Авиньоне, и мне они не особенно понравились. Но у меня есть очень хороший коллега — он уже приезжал ко мне в лабораторию — Анатолий Васильев. Для меня он самый лучший даже не режиссер, а именно театральный художник. В Европе много театральных режиссеров, а вот художников нет.