выставка живопись
В Русском музее открылась большая монографическая выставка "Наталья Гончарова. Годы в России". Выставка уникальна по составу (около 250 работ из 22 отечественных музеев и нескольких зарубежных собраний, в том числе из Музея Людвига и Музея Гуггенхайма) и организации (все расходы взял на себя сам Русский музей).Кажется, что Наталью Гончарову (1881-1962) никак не назовешь малоизвестным на родине художником. В паре с Михаилом Ларионовым они появляются практически при любом упоминании "Бубнового валета" или "Ослиного хвоста", а самые хрестоматийные вещи Гончаровой из собраний Русского музея или Третьяковки переезжают с выставки на выставку. Экспозиция в Русском музее это заблуждение развенчивает. Такой Гончаровой мы не видели и видеть не могли.
В таком масштабе творчество Гончаровой в послереволюционной России представлено впервые. Задуманная в начале 80-х, к столетию художницы, выставка была запрещена. Двадцать лет пошли ей явно на пользу. Консолидация 22 отечественных музеев дала костяк, но вклад кельнского Музея Людвига и нью-йоркского Музея Гуггенхайма дополнил картину. На выставку привезли редчайшие вещи, среди которых лучистские "Кошки" из собрания Гуггенхайма, которые практически никогда не покидают Нью-Йорк. Среди открытий выставки — огромный задник к спектаклю "Золотой петушок", купленный в 60-х годах кельнской галереей Гмуржинской и выставляемый впервые. Выставка была бы безукоризненно полной, если бы на ней оказались и вещи из собрания Центра Помпиду, на сегодняшний день крупнейшего хранилища работ Гончаровой на Западе. Однако музей предпочел не давать их в Россию. История с завещанием вдовы Ларионова Томилиной, по которому в Россию должны были попасть все вещи из ее собрания, но Францией передана была лишь часть (Ъ писал об этом), по-видимому, заставляет французов быть осторожными.
Такой художницу видели зрители московской и петербургской персональных выставок Гончаровой 1913-1914 годов. Именно такая вызывала поклонение и смуту, о такой писали все газеты, такую таскали по судам и диспутам. Вообще-то о Гончаровой писали многие, и среди них почтенные искусствоведы — от Якова Тугендхольда и Абрама Эфроса до Глеба Поспелова и Джона Болта (John Bowlt). Но никто не сказал о ней острее и тоньше, чем Марина Цветаева: "Гончарова не в двоюродную бабку пошла, а в сводного деда. Гончарова вместе с Пушкиным смело может сказать: 'Я сама народ'". Сама Гончарова говорила мало — сохранились ее письма, но лучшие ее слова мы встречаем у той же Цветаевой: "хотела на Восток, попала на Запад..."
Близость к Цветаевой (читай — всей культуре Серебряного века) объясняет то, что так поражает на выставке: неавангардность этой авангардистки. Завороженные роскошным определением "амазонки русского авангарда", данным Гончаровой остроумными кураторами Музея Гуггенхайма, мы автоматически ищем этому подтверждения. И не находим. Потому что "годы в России" Гончаровой (а на самом деле и вообще все ее творчество) разошлись с русским авангардом именно там, где он по сути только начался. Да, Гончарова с Ларионовым шокировали публику тем, что разрисовывали себе лица. Да, ей принадлежат лучшие "иллюстрации" к безусловно авангардистским книгам Крученых или Хлебникова. Но вся эволюция Гончаровой при полном согласии и погружении в футуристические игрища говорит о ее неразрывности с совсем другой традицией.
История "русской" Гончаровой рассказана в Русском музее просто и без вычурностей. Год за годом, серия за серией, дополняющие друг друга живопись и графика — от легкого, домашнего импрессионизма к вопящим красками крестьянским сценам, от строгих евангельских полотен к лучистским штудиям. По описанию могло бы показаться, что это переходы от одной художественной моды к другой, но на выставке ясно, что мода здесь ни при чем. Весь этот путь — путь странного, дикого, самопоглощающего таланта, который, как бы ни говорил, говорить будет на своем языке. Она смогла остаться вне самой большой моды — моды на революционный передел искусства и мира. То есть еще более 40 лет после отъезда из России в 1915 году оставалась самой собой.
КИРА Ъ-ДОЛИНИНА