В Москву на гастроли приехал театр "Берлинер ансамбль", известный как театр Бертольда Брехта. Привезли всего один спектакль, в котором играет всего один актер. Но зато актер этот — Мартин Вуттке, один из самых блестящих театральных талантов Европы. На сцене Центра имени Мейерхольда он играет моноспектакль "Арто и Гитлер в Романском кафе".
Весь час с небольшим, что длится спектакль, выдающийся немецкий актер проводит в небольшом контейнере, похожем на студию звукозаписи. В обитой белыми звуконепроницаемыми панелями комнате есть две кадки с зеленью, стул, стол, наушники и микрофон. От зрителей Мартин Вуттке (Martin Wuttke) отделен большим пластиковым окном, как в радио- или телестудии. Весь звук доносится через микрофон. Звуки — резкие и неприятные. Заключенный в коробочку тщедушный, лысеющий человек похож на паука в банке, на зверя в западне. Он вопит и скулит, нелепо дергается, проклинает и умоляет, подобно собаке жарко дышит и неприятно скребет руками-лапами по пластмассовой перегородке. Иногда человек прижимается носом к этой "решетке" и тревожно-обреченно вглядывается в тех, кто вынужден вглядываться в него. В финале он ставит стул на стол, выламывает кусок потолка и выбирается на крышу — но лишь до того, чтобы взять микрофон и посреди хоровода разноцветных попсовых бликов спеть песню Далиды "Я больна". Он болен, его не интересует свобода. Он грезит о встрече со своим далеком кумиром, который только и способен воплотить в жизнь мечты об идеальном искусстве.
Судя по всему, сочинять пьесы про воображаемые встречи знаменитых современников, которые на самом деле никогда друг с другом не виделись, стало для немецких драматургов привычным занятием. Лучшие из этих текстов играются и на русском. Вот совсем недавно на подмостках Театра имени Гоголя встретились Лени Рифеншталь и Марлен Дитрих. Несколькими годами раньше сразу на двух московских сценах преспокойно обедали Бах и Гендель. Драматург Том Пойкерт (Tom Peuckert) решил "познакомить" одного из самых знаменитых безумцев в истории искусства, теоретика "театра жестокости" Антонена Арто с бесноватым фюрером Адольфом Гитлером. Фантазию автора возбудил исторический факт из жизни Арто: во время войны он, находясь в психиатрической клинике, написал письмо Гитлеру. Больной выражал фюреру восхищение и поклонение, просил его нести дальше знамя высокого искусства и ссылался на их личную встречу, которая якобы имела место в 1932 году в Берлине, в Романском кафе, популярном богемном заведении того времени.
В пьесе Пойкерта самой встречи нет, есть только монолог Арто, обращающегося к Гитлеру и сыгранного Мартином Вуттке. Драматурга "извиняет" только то, что самого фюрера актер однажды уже сыграл — в спектакле по пьесе Брехта "Карьера Артуро Уи", который был показан в Москве несколько лет назад. Там похожий на булгаковского Шарикова Гитлер-Уи превращался в свастику: в восторженном экстазе вождь выскакивал на авансцену и, вывернув по сторонам согнутые руки, застывал символическим пауком. Здесь Арто превращается в Гитлера: он рисует на окне черным фломастером хорошо заметное пятно и немедленно бросается к этому месту лицом — так, что черная метка становится маленькими усиками.
Судить сегодня Арто за преклонение перед главным нацистом глупо. Ну сумасшедший — что возьмешь. Что касается романтических и модернистских истоков фашистской идеологии, так о том написаны тома и сыграно тоже немало. Антонен Арто предстает в этот момент скорее предтечей постмодернистов, чем запоздалым наци. Ведь только через полвека после его письма (это у нас через полвека, западнее — раньше) самые продвинутые художники стали относиться к политическому тоталитаризму как к эстетическому феномену. Способному вызывать не столько праведное нравственное осуждение, сколько внеморальное художественное наслаждение.
Впрочем, разбираться в идеологической подоплеке и концептуальной состоятельности спектакля "Арто и Гитлер в Романском кафе" — самое неинтересное занятие. Синхронный перевод записанного Томом Пойкертом горячечного бреда тоже кажется излишним. А вот феноменальное актерское мастерство Вуттке уместно, кажется, всегда и везде. Не случайно, что с ним работали и работают самые крупные режиссеры немецкого театра — Петер Цадек (Peter Zadek) и Хайнер Мюллер (Heiner Mueller), Роберт Уилсон (Robert Wilson) и Айнар Шлееф (Einar Schleef), Кристоф Марталер (Christoph Marthaler) и Франк Касторф (Frank Castorf). Трудно представить себе актера, который привлекал бы столь далеких друг от друга, часто диаметрально противоположных по методике мастеров. (Режиссер нынешнего спектакля Пауль Плампер (Paul Plamper) в этот ряд пока не вписывается.)
В игре Вуттке непостижимым образом соединяются все стили и манеры игры. Он гибок и подвижен, как бестия, но каждому движению придает литую, скульптурную законченность. Он с размаха бросается в мрачный экстаз, но ни на секунду не теряет контроль над собой. Маленькой деталью Вуттке может "перерезать" и оттенить собственный физический поток энергии — что бы ни выделывал полоумный Арто, он время от времени на мгновение разворачивает голову анфас к публике и слегка растягивает губы в надменно-любезной улыбке. Безумный лицедей Арто ни разу не забывает о дистанции. И единственное, чего не позволяет сделать отодвинутой публике Мартин Вуттке,— хоть капельку по-русски пожалеть своего героя. Продвинутые зрители оценят это по достоинству. Задвинутые традиционалисты уйдут обделенными.