10 ноября исполнилось десять лет со дня смерти генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева. Эта дата дает повод отметить любопытный парадокс: менее всего склоняются перед памятью Леонида Ильича те "государственники" и "центристы", которым как раз и было бы естественно чтить память лидера, даровавшего отчизне самый длительный в XX веке период мира и относительного благополучия.
Причины такой неблагодарности в контексте нынешней политической ситуации анализирует парламентский обозреватель Ъ МАКСИМ СОКОЛОВ.
Леониду Ильичу, без которого мы, оказывается, прожили уже десять лет, с общественным мнением не повезло. Простой народ, правда, всегда относился к генсеку более или менее хорошо. При жизни над ним посмеивались, но благодушно: в несгибаемом коммунисте видели что-то вроде старика Панталоне из commedia dell'arte (густые брови, любовь к побрякушкам, вставная челюсть, нечленораздельная речь). Для коммунистического вождя, от которого более естественно ожидать чрезвычайных злодейств, оказаться в роли Панталоне — уже и доблесть и заслуга. После смерти Леонида Ильича добрый народ полюбил его еще больше. Сделав неявное допущение, что Афганистан, испортивший напоследок все мирное царствование, — затея не брежневская, но андроповско-устиновская, народ реабилитировал благодушного старца, постаравшись забыть все плохое и помня только хорошее — прежде всего цифры 4,12 (белая) и 2,27 (красное) и неразрывно связанный с этими цифрами благодатный мир, царивший на всех просторах необъятной Империи.
Однако от лидеров общественного мнения Брежневу досталось куда хуже. Неприязнь к генсеку сугубых либералов понятна: записанные в ооновских хартиях права человека "свободно искать, получать и распространять информацию", равно как и право "свободно покидать любую страну, включая собственную, и возвращаться обратно" десять лет назад соблюдались, мягко говоря, неудовлетворительно. Сегодня же в этом отношении Россия — едва ли не образцовая страна. Понятна и неприязнь шестидесятников: "хрущевские мальчики", так успешно начавшие карьеру, оказались на двадцать лет безжалостно задвинуты в угол. Абсолютно естественна неприязнь радикалов-рыночников: фонтан нефтедолларов, обрушившийся на страну в 70-е годы, большей частью ушел в песок, и редкая возможность стремительной структурной перестройки была безнадежно упущена. Куда менее понятно отношение к Леониду Ильичу нынешних "государственников", "центристов", "сторонников китайского пути" из Гражданского Союза (ГС).
Настаивая на необходимости регулировать экономику (десять лет назад регулировали), все делать плавно и постепенно (куда уж постепеннее, чем Леонид Ильич?), крепить оборонную мощь (а на что при Брежневе шли нефтедоллары?) и не забывать о чаяниях простого народа (заботы Леонида Ильича о народном благосостоянии простой народ не забыл), "государственные центристы" тем не менее ведут себя очень странно, упорно избегая даже малейших ссылок на похвальный пример Леонида Ильича. Получается примерно как с Хрущевым во времена самого Брежнева: славный период побед и свершений был, а вот лидера, возглавлявшего страну на пути побед и свершений, как бы и не было. Склероз, поразивший лидеров ГС, тем более огорчителен, что по всем человеческим меркам из богатой плеяды коммунистических вождей Брежнев был явно не худшим — если не лучшим.
Более того, если предположить, что сторонники постепенных и умеренных преобразований исходят из классических концепций авторитарной модернизации, их неуважение к памяти Леонида Ильича совсем удивительно. Маршал Брежнев почти в одно время с генералиссимусом Франко привел свою страну в так называемый период "десаррольизма", как он называется в испанской историографии, — от нищеты и автаркии, характерных для раннего коммунизма и раннего франкизма, к периоду резкого экстенсивного роста, позволившего заложить какие-то основы минимального благосостояния (хотя и на задворках мирового сообщества). В десаррольистский период начинается массовая автомобилизация страны, резко улучшаются жилищные условия, происходит приобщение к западным масс-культурным стереотипам (джинсы и рок-музыка — погубившие, по справедливому мнению фундаменталистов, уникальную советскую цивилизацию).
Частичное ослабление жесткого экономического диктата и практика "попустительства" способствуют, с одной стороны, расцвету коррупции, с другой — позволяют в ходе массовых нарушений плановой дисциплины стихийно произвести некоторые, хотя и недостаточные структурные измененения в экономике. (Некоторые апологеты Брежнева полагают, что, проживи Леонид Ильич несколькими годами больше, процесс стихийной хозяйственной реструктуризации пошел бы сам, но пришел Андропов со своей "дисциплиной" и все испортил.) Наконец, для десаррольизма характерно складывание некоторого общественного договора: за соблюдение признаков формальной лояльности власть закрывает глаза на частную жизнь подданных и дает вызреть каким-то зачаткам гражданского общества. Испанский десаррольизм подготовил агонию позднего франкизма и относительно плавный переход Испании к рыночной демократии; брежневское попустительство (с поправкой на качество "русской работы") имело тот же смысл. Так что, соглашаясь с бессмертным стихотворением конца 70-х годов (авторство которого приписывается публицисту Василию Селюнину) — "На краю большого луга ворон вы... грача. В этом личная заслуга Леонида Ильича", — следует, однако, признать, что список "личных заслуг Леонида Ильича" этим далеко не исчерпывается.
К сожалению, "десаррольизм, или модернизация через попустительство" имеет свои слабые стороны. Финал такого периода, совпавший у нас с последними тремя годами жизни Брежнева, знаменуется кризисом, в миниатюре воспроизводящим августовский кризис 1991 года: или отпускать вожжи далее и фактически соглашаться с переходом общественных процессов в самоуправляемый режим, или попытаться резко отыграть назад, используя недовольство горькими (не одни же сладкие бывают) плодами попустительства для попытки фашизации страны. Цель попытки — восстановить стопроцентную управляемость страны на основе жестких дисциплинарных мер: андроповские облавы в банях, усиление борьбы с тунеядством, неосуществленный андроповский проект ограничения свободы передвижения путем запрета свободной продажи железнодорожных билетов, посадка недопосаженных диссидентов, раскручивание показательных хозяйственных дел и широко разрекламированная "борьба с коррупцией". В плане идеологическом "наведение порядка" сопровождается резким усилением внешней агрессивности (уничтожение южнокорейского "Боинга", демонстративное хлопание дверью на женевских переговорах по ОСВ, эскалация афганской войны) и расцветом националистической риторики (первые, снисходительно воспринимаемые властью опыты русского фашизма относятся как раз ко временам Андропова).
Андроповская попытка оказалась полуудачной: хорошо начав, Андропов вскоре умер, умер и Черненко, а Горбачев, вознесенный наверх как раз Андроповым, продержавшись в русле андроповских "дисциплины и порядка", лишь первые год--два своего правления, затем открыл цепь своих предательств фактическим отказом от политики покойного патрона и возвращением к политике брежневского попустительства, а затем уже и горбачевского сверхпопустительства, приведшего к августу 1991-го.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов (Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин), и даже генетически вождь ГС Аркадий Вольский — человек Андропова, не предавший, в отличие от Горбачева, светлую память своего патрона. В рамках этой концепции делается более понятным вроде бы парадоксальный отказ "государственных центристов" от эксплуатации привлекательного образа Леонида Ильича.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов: Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин.