Сегодня вечером в московском отеле "Балчуг-Кемпински" пройдет церемония вручения премии имени Станиславского. Лауреатом в номинации "лучшая режиссерская работа" в этом году впервые стал зарубежный режиссер, художественный руководитель Венского фестиваля Люк Бонди. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
До того, как минувшим летом на закрытии театральной олимпиады был показан спектакль Люка Бонди (Luc Bondy) "Чайка", его имя в России было известно разве что продвинутым театральным и оперным критикам (Бонди давно и успешно делит себя между драматическим и музыкальным театром). Его спектакли прежде у нас никогда не показывали. Но в европейской театральной иерархии режиссеров он находится на самом верху, чуть ниже патриарха Питера Брука (Peter Brook) и рядом с Робертом Уилсоном (Robert Wilson), Арианой Мнушкиной (Ariane Mnouchkine), Петером Цадеком (Peter Zadek), Петером Штайном (Peter Stein) и Лукой Ронкони (Luca Ronconi). Но из всех европейских мэтров он, пожалуй, самый космополитичный. Уроженец Цюриха и сын известнейшего публициста Франсуа Бонди (Francois Bondy), он работает в театрах Швейцарии и Франции, Германии и Австрии, свободно переходя с языка на язык, с музыки на драму, с классических текстов на современную драматургию. Сейчас он вознесен на высшую ступень признания театральным истеблишментом: возглавляет Венский фестиваль, наверное, самый буржуазный и рафинированно снобистский театрально-музыкальный фестиваль в Европе.
Начинал, впрочем, Бонди бунтарем. Он не успел стать полноценным шестидесятником, потому что вступил в активную деятельность лишь в начале 70-х, но унаследовал дух поколения европейских студенческих революций. (Унаследовал и в прямом смысле — много позже он принял из рук Штайна знаменитый западноберлинский театр "Шаубюне ам Ленинер плац".) Собственно политическим театром Бонди толком никогда не увлекался, но отдал дань всем поведенческим стереотипам этого поколения. Так, одно время он был наркоманом и не делал впоследствии из этого никакой тайны. Должно быть, именно тогда и сложилось его убеждение в том, что "театр не отражение реальности, а ее преображение, и в театре я должен видеть то, чего я нигде больше не увижу".Возможно, именно этот принцип позволяет ему так легко путешествовать между жанрами и эпохами. Во всяком случае, Бонди признан одним из самых интересных интерпретаторов современной драматургии. Вот и к чеховской "Чайке", постановка которой так пленила сердца членов жюри премии Станиславского, он отнесся как к современной пьесе. Вернее, как к истории на все времена — смешал приметы и костюмы всего прошлого века, от Чехова до наших дней. Но при этом остался верен человеческим сюжетам, из которых в спектакле Бонди проросли и надмировая экзистенциальная печаль, и острейшая эксцентрика, и чувство абсурда бытия, и пронзительная театральность — словом, все то, ради чего режиссеры привыкли жертвовать психологическим реализмом "по Станиславскому". К положенному системой разбору пьесы Бонди отнесся не как к методологической обязаловке, но как к способу отшлифовать механизм спектакля. Режиссер скрупулезно "разобрал" пьесу на интонации, взгляды, жесты, капризы и обиды, страхи и отчаяния, а потом собрал ее обратно так расчетливо и жестко, что "Чайка" зажила по-настоящему, взлетела мощно и при этом легко. Собственно говоря, в венском спектакле режиссер лишний раз продемонстрировал важную театральную истину: только то театральное "учение", которое можно превратить в рабочую технологию, способно по-настоящему выжить на сцене.
Впрочем, если кто-то надеется, что Люк Бонди — смиренный жрец культа Станиславского, то он глубоко ошибается. Бонди совершенно не является поклонником идеи театра-дома, он готов работать в разных театрах и быстро находить общий язык с незнакомыми актерами. Совсем недавно он поставил не лишенную налета сюрреализма современную английскую пьесу Мартина Кримпа (Martin Crimp) "За городом". А летом невероятный успех имела опера Бенджамена Бриттена "Поворот винта", которую Бонди сделал по заказу Музыкального фестиваля во французском Экс-ан-Провансе. Камерная опера на полусказочный сюжет о детях и призраках в руках Бонди превратилась в триллер, решенный сдержанно, но с огромным драматическим напряжением. Спектакли Бонди не похожи друг на друга. Этот прагматичный европейский суперпрофессионал всегда находит надежную эстетическую технологию, способную превратить его самые смелые фантазии в прочные театральные конструкции. И Станиславский — всего лишь один из его богатого инструментария.