"Алику Алиеву, Россия, Москва. Дорогой господин! Я написал об этом событии уже многим моим друзьям, но все они считают, что старый Тубо совсем выжил из ума. Ты просил сообщать обо всем интересном. Я думаю, что ты мне поверишь... Мой друг, охотник из деревни Нанаубат, давно рассказывал мне о том, что нашел однажды в джунглях большого маяса (орангутанга — прим. Л. К.), разорванного пополам. Никто не верил ему, и я тоже. Но вот в прошлом месяце я пошел с ним в лес. Мы спали и ночью слышали крики. Мы думали, что орангутанги дерутся между собой, но наутро недалеко мы нашли маяса-самца. Он был разодран на мелкие куски. Именно разорван, а не съеден. Мой друг говорит, что это сделало животное, похожее на медведя, но только оно очень большое и живет на дереве. Оно очень осторожное и не любит орангов. Я нашел кусок его шкуры и покажу тебе. Твой Тубо, Путуссибау".
Мы продолжаем публикацию материалов о путешествиях ЛЕОНИДА КРУГЛОВА и АЛИКА АЛИЕВА в отдаленные уголки планеты, которые они совершили при поддержке агентства "Интерфакс". Сегодня — остров Калимантан (Борнео).
В гостях у лесного человека
Третий час маленький самолетик парил над знаменитым островом. Аккуратные квадратики полей, обширные проплешины в шкуре джунглей, некогда покрывавших весь остров. Кругом следы деятельности человека. Об этом острове писали когда-то почти все исследователи и этнографы XIX века, как о стране кровожадных даяков, охотников за головами, родине гигантских гавиалов (крокодилов) и хозяина джунглей — огромного рыжего орангутанга, которого зовут не иначе, как "лесной человек". 1000 лет назад этих человекообразных обезьян было больше чем людей. Водятся они только на Борнео и Суматре. Дети "людей леса" похожи на обычных детишек. Они также плачут, когда хотят есть, и капризничают, как дети людей. Но взрослый орангутанг — настоящий хозяин джунглей. Кто же способен справиться с ним в его родной стихии? Если кто-то и мог помочь нам разобраться в этом, то только коренные обитатели этих мест — даяки...
Через четыре часа, после двух дозаправок, самолет повис над бесконечным зеленым ковром, плотно окутывающем небольшие долины рек и невысокие горы. Мы подлетали к центральной, горной части острова Борнео. Только здесь сохранилась еще нетронутая природа и, возможно, где-то в джунглях обитало неизвестное существо. В этом районе все возможно из-за его труднопроходимости и недоступности. Внизу, невидимый, протянулся экватор.
Маленький поселок-городок Путуссибау — форпост на границе джунглей. Поздний вечер. Разваливающийся на глазах джип подвез нас к "лучшему отелю в городе". Мы откинули сетку, завешивающую вход в покосившийся двухэтажный сарай. Разнородный гул внутри смолк как по команде. Человек тридцать мужчин в полной тишине уставились на нас. Единственным звуком был стук бильярдного шара об пол — ни одной сетки у луз бильярдного стола не было.
Двадцать минут, пока мы пытались объясниться с "портье", разностильно одетые обитатели бильярдного зала смотрели на нас. Здесь были и беззубые китайцы, и индонезийцы, и даяки с проколотыми ушами. Казалось, что сегодня у них был парад старых и как можно сильнее изношенных вещей. Позже мы поняли, что это обычная одежда доброй половины города. В бильярдном зале собиралось высшее общество Путуссибау. Стало ясно, что мы приехали туда, куда надо, лет на сто назад — на Борнео конца девятнадцатого века.
Жена старого друга Алика, который был его переводчиком в первый приезд на Борнео, лаконично сказала: "Тубо нет дома, он ушел джунгли..." Это означало, что все придется начинать с нуля — прокладывать маршрут, искать проводника... Через три дня беготни и переговоров на ломаном индонезийско-английском языке мы добрались наконец до самого информированного человека в городе. Некий пастор Смит должен был знать все, или почти все об этом регионе. По словам местных, он очень много ездит по долгу службы. Забирается со своим помощником в самые отдаленные и глухие деревни даяков, сеет доброе и вечное в суровые души лесных охотников.
Пастор Смит оказался маленьким улыбчивым азиатом. Все его хозяйство — сарай с остроконечной крышей и деревянным крестом сверху — кафедральный собор этой глуши. "Да, я много ездить, да, сохранились глухие деревни даяков, где не был даже я; да, полгода назад кто-то говорил о таинственном животном, но я не придал этому значения..." Знакомство состоялось, и через полтора часа переговоров мы чувствовали сильную симпатию друг к другу. Он так же, как и мы, живо интересовался всем необычным, что есть на нашей планете, собирал этнографический материал и готовил издание книги о даяках. Это была тетрадочка, исписанная от корки до корки. Из-за взаимно плохого английского оказалось, что мы не вполне верно понимаем желания друг друга, и через некоторое время он радостно хлопнул меня по плечу и сказал: "А зачем вам вообще туда ехать, у брата Сами целая корзина черепов". Такова была его реакция на расспросы о деревнях даяков, где сохранились все древние традиции, в том числе и мрачный ритуал вывешивания черепов убитых врагов под крышей дома.
Нет, не корзина черепов была нам нужна, а люди, живущие по древним законам. Люди, с ног до головы покрытые татуировками, вытягивающие себе уши до плеч и применяющие на охоте духовые трубки с отравленными стрелами...
Несколько раз уточнив, но, видимо, все еще сильно сомневаясь в нашем душевном здоровье, маленький пастор сказал: "Все это и многое другое сохранилось в наших местах, но очень глубоко в джунглях. Дорога туда небезопасна, да и сами люди не очень дружелюбны... Я не советую вам туда лезть..." Не советовали еще человек пятьдесят в городе. В сопровождающие пастор порекомендовал надежного человека — некого мистера Ли. Тот оказался еще меньше ростом и еще более улыбчивым. Из одежды на нем были только шлепанцы и шорты. "Я буду вас проводить, — улыбаясь до ушей, сказал он. — Только прошу все деньги вперед, а то всякое может быть", — и улыбнулся еще шире. Экспедиция обещала быть серьезной.
Великие татуировщики
Четыре дня путешествия на лодке наш проводник охарактеризовал емким выражением "тидак багус" — нехорошо. Почти все время с неба лил непрерывный поток воды, река вспухла, стала грязно-коричневой, по ней в завитках воды и пены неслись ветки, сучья и крупные обломки деревьев. С нудным постоянством, два-три раза в день мотор выходил из строя, и мы стояли по нескольку часов, пока хозяин каноэ по винтикам разбирал мотор и собирал снова. Изредка в пелене дождя возникали длинные, крытые корой дома — деревни даяков. Деревни, состоящие из одного общего дома. Река Убат довольно широкая и длинная, редкие деревни разбросаны иногда на сотни километров друг от друга и принадлежат разным племенам. Все они необычайно интересны, но, к сожалению, мы не имели возможности оставаться там подолгу, а в некоторые нас не пускали совсем...
На второй день пути, после шестичасового переезда острый глаз мистера Ли разглядел и безошибочно идентифицировал деревню даяков-каян. "Скоро ночь — будем спать здесь", — уверенно произнес он. Лодка остановилась у бревна, служившего причалом, и, предвкушая ночь под крышей, мы бодро начали выгружать вещи. Наверху, на обрывистом берегу стоял один-единственный дом, длиной около сорока метров. Жилище покоилось на массивных сваях, каждая из которых была произведением искусства. Суровые лики древних богов с подозрением изучали нас. Крыша и окна-бойницы тоже были украшены искусной резьбой и фигурами зверей и птиц. Когда-то под такими крышами были развешены и черепа убитых врагов.
На склоне холма перед домом возникли три тени. Старики в грязно-коричневых накидках. Они что-то стали говорить нашему проводнику. Голоса были резкими и недружелюбными. Свои выкрики они сопровождали взмахами рук, красноречиво говорящими: "Идите туда, откуда пришли". "Остаться здесь мы не можем, в этой деревне недавно умерла женщина, и по традиции даяков-каян она сейчас привязана к дереву, прямо за деревней. Месяц или больше никто из чужих не может войти в деревню, пока кости не растащат дикие звери и дух не успокоится. Таков обычай", — Ли нехотя погнал лодку дальше в сгущающихся сумерках. Ночь мы провели в палатке ниже по реке.
Обычаи похорон у всех племен разные. Например, недалеко от деревни даяков-таман нам попались красивые резные домики, стоящие прямо у реки. Домиков было около двадцати — ровно по числу семей в селении. Если заглянуть в них с обратной стороны, можно увидеть гробы, лежащие друг на друге. Семейные склепы. Некоторые племена до сих пор пускают плоты с умершими по реке, и только самые развитые, высшая каста — даяки ибан — хоронят в земле. А самым почетным членам общины еще недавно обязательно клали несколько свежесрубленных голов в могилу...
Каждое из попадавшихся нам племен отличалось и культурой татуировок, и традицией резьбы по дереву. Разные маски, разные танцы, разные боги... и разные языки. Но все они живут в знаменитых длинных домах — иногда по 30-40 семей. И еще они похожи тем, что их религия никогда не была связана со злыми духами. Даже духи, живущие в черепах убитых врагов, помогают своим хозяевам. За это им приносят еду, табак и воду. Почти у всех даяков религия связана с человеческими духами, и только у каян есть непонятный дух собаки-дракона. Откуда он взялся и кто его придумал, этнографы не знают. Каждый член общины имеет племенную татуировку, даже маленькие дети. Это может быть маленькая точка на щеке или сложный узор на плече.
Последние охотники за головами
Два дня путешествия через лес от того места, где пришлось спрятать лодку. Затопленные деревья, завалы из сучьев, чавкающие звуки под ногами, пиявки и никогда не высыхающая одежда. Мы шли к параллельной речушке, на которой, по информации Смита, должна была находиться деревня даяков ибан-суку.
В XVII-XIX веках главной угрозой для азиатских, китайских и голландских купцов в этой части света были даяки. Пираты. Своей кровожадностью и непримиримостью особенно славились даяки-ибан, самые многочисленные из всех племен. Живя в своих длинных домах, общинами иногда более 2000 человек, они строили длинные тридцатиметровые лодки, около сотни мужчин садилось на весла, и они могли развивать фантастическую для того времени скорость. Нападения совершались на рассвете или в вечерних сумерках. Они выскакивали неожиданно на корабли торговцев или на поселки, где хранились добытые драгоценности, специи или шкуры зверей, которыми славился Борнео. Тактика у даяков была всегда одна — неожиданное нападение. Дома и корабли забрасывались огненными факелами, а выбегавших в панике людей расстреливали отравленными стрелами.
В свое время где-то в этих местах был найден бриллиант размером с апельсин — 367 карат. После цепочки таинственных событий он исчез, но украли его не даяки. Драгоценности интересовали их в последнюю очередь, главным были пленники или хотя бы их черепа. Доблесть воина всегда определялась по количеству черепов. Тогда все даяки были охотниками за головами. C XVIII века, когда даяки узнали железо, они стали ставить на свои быстроходные лодки маленькие пушки, а знаменитые трубки с отравленными стрелами дополнились железными наконечниками. На этом развитие военной мысли остановилось. И к XX столетию остров был поделен между несколькими державами. Деятельность миссионеров привела к тому, что на сходе вождей прибрежных племен и реки Махакам — главной артерии Борнео — было принято решение отказаться от привычки рубить головы и варварски вывешивать черепа у своих хижин. Ушел в прошлое жуткий обычай есть перед боем мозги рабов, смешивая их с кашей. Почетные воины также перестали есть собачатину, облитую вместо приправы человеческой кровью. Спокойно стало торговцам, и они переключились на распри между собой. Продолжая жить в длинных домах, к настоящему дню даяки во многом уже растеряли свои обычаи. Татуировки делать не считается теперь красивым, да и вытягивать уши тоже. Только древние старики ходят покрытые татуировками с ног до головы и хранят в джунглях черепа...
Но в деревне, в которую мы сейчас направлялись, скорее всего, ничего не знали о договоренностях старейшин в XIX веке. Слишком она была удалена от цивилизованного побережья. Не знали, скорее всего, и о том, что рубить головы чужих нельзя и, видимо, по-прежнему гордились татуировками. Ведь так больно и почетно сделать татуировку на кадыке. Затерянный мир, остановившееся время. Многого они могли не знать о внешнем мире, но уж о интересующем нас животном знать были должны. Где-то здесь водился охотник за орангутангами.
Что нас ждет впереди? Ли сказал, что здесь еще не был никто и о существовании деревни было известно только от даяков из близлежащих селений. Потом мы лежали в дальнем конце длинного дома. Все было позади: и настороженная встреча, когда Ли два часа вел переговоры с вождем, и раздача подарков, самая важная часть при встречах с дикими людьми. Нам разрешили остаться, но без особой радости. Длинный сарай служил домом для всех 30-40 членов общины. Внутри не было никаких перегородок. Только некоторые семьи отгородились на ночь плетеными циновками. А так все спали друг у друга на виду. Вещи в плетеных мешках и другой нехитрый скарб были подвешены на стены или к потолку. Дети, собаки, какие-то цветные птицы, похожие на кур, поросята — все это копошилось прямо на полу под ногами у взрослых.
На ночь кур, поросят и детей пристроили по своим местам. Кур — в плетеные корзины, поросят тоже, а детей — в деревянные коляски-рюкзаки, со страшными ликами на них, чтобы отпугивать злых духов. И все это подвесили на стены. Вождь вроде бы дал добро на наш приход, но настороженность висела в воздухе. Все продолжали заниматься своими делами. Несколько охотников, вернувшихся из леса, прошли в дом мимо нас, как будто мы были знакомы с детства. Только взгляды исподтишка, отсутствие смеха детей (они все попрятались) и наступавшая вокруг тишина, стоило нам заговорить между собой, подтверждали, что все очень насторожены и испуганы.
Так прошло три дня. Люди в деревне Унга жили действительно первобытным укладом. Женщины ковырялись на лоскутках полей деревянными мотыгами, мужчины охотились с бамбуковыми острогами на рыбу или с духовыми трубками на птиц. Все это было очень интересно, но близко к себе они не подпускали. Стоило подойти ближе к женщине, которая что-то растирала на каменных жерновах, напевая красивую песню, как она тут же замирала и сидела, не двигаясь, опустив глаза. А что говорить, если мы доставали из сумок все свои непонятные железки и направляли на них. В лучшем случае можно было получить фотографию каменного изваяния. На третий день мы собрали совет. Нужно было что-то предпринимать. Нам не верят и боятся. Если так будет продолжаться, мы никогда не узнаем жизнь племени по-настоящему. Изнутри. Идея пришла не сразу...
Вождь долго и внимательно слушал нашего Ли. Они понимали друг друга через слово (у племени ибан-суку свой диалект). И после продолжительных размышлений томогон (вождь) Унган спросил: "А если они сделают татуировку, после этого Али и Лио возьмут наших женщин в жены?" Мы облегченно вздохнули — лед тронулся: мудрый вождь был заинтересован в молодых и состоятельных членах племени. Ножи, железный топор, много риса — богатство у нас было действительно нешуточное. Татуировку решили сделать прямо этой же ночью.
Специальный человек около двух часов разводил сажу в половинке кокосового ореха, добавил туда сок из каких-то листьев, надрезал палец и выдавил одну каплю крови... Когда все было готово, Алик лег на циновку, под голову ему подложили деревянную скамеечку, и все племя в полном составе расположилось вокруг. Сначала через круг зрителей протиснулся молодой мужчина-татуировщик, сел на колени около Алика, что-то долго бормотал, потом замолк и стал помешивать черную жидкость. Я был уверен, что сейчас начнется. Но тут в круг вошли две красивые молодые девушки. Они сели по обе стороны от головы принимаемого в члены племени. В руке у каждой девушки были небольшие веера из пальмовых листьев. Татуировщик нанес узор на плечо Алика при помощи тонкой бамбуковой палочки. Обмакнул острие бронзовой иглы в темную жидкость и мелко и часто застучал бамбуковой палочкой. Прошло три часа. Никто из членов племени не шевелился, собаки тоже. Менялось только положение иглы. Изредка девушки стряхивали с себя оцепенение и щеточками убирали с лица и тела Алика насекомых. Смахивали и замирали снова. Все больше капель пота появлялось на лицах татуировщика и Алика.
В полной тишине я спросил компаньона, как он себя чувствует. "Как будто ящик гвоздей заколотили в плечо, — сдавленный, безжизненный голос объяснял все. — Как же они делают тату на кадыке?" Зрители внимательно следили за лицом татуируемого. Как этот молодой мужчина переносит страдания? Сами даяки проводят до 600 часов под иглой. Татуировки добавляются на тело воинов в течение всей жизни. За воинские успехи, в случае женитьбы или просто на праздник. По татуировкам на теле можно узнать всю жизнь. Самые удачливые и бесстрашные охотники могут заслужить право сделать татуировку на кадыке. Это очень больно, но зато как потом смотрят на тебя женщины... Об этом можно только мечтать молодым и неумелым юношам.
Знаменитый "паланг" тоже добавляет привлекательности мужчине. Это специальная костяная палочка, которую они вставляют себе в пенис, чтобы увеличить мужскую силу. Девушки тоже готовятся к замужеству с детства. Еще совсем маленьким девочкам делают надрезы в мочках ушей и вставляют первые, не очень тяжелые кольца. К шестнадцати годам уши вытягиваются и достигают красивой длины 10-20 сантиметров. Связка колец в каждом ухе достигает веса до полукилограмма. Кисти рук женщины и ноги по щиколотку покрываются татуировками. Позор, если мочка уха порвется. Тогда женщина отращивает волосы, чтобы как-то скрыть неудачу. У мужчин длинные волосы не считаются красивыми, движение хиппи никогда не было бы поддержано даяками. Даже бороды и брови зачастую выщипываются... Но все это мы узнали позже, после того как были приняты в члены племени.
"Клия!" — донесся до меня тонкий голосок откуда-то справа. Маленький мальчик, смущаясь и стесненно выводя узоры в пыли пальцем ноги, приветствовал меня. "Клия!" — сказал я в ответ, "доброе утро". Совсем смутившись, он убежал. Главное случилось: все люди вокруг улыбались, многие сами подходили к нам и, не стесняясь, рассматривали наши вещи. Недоверие исчезло, как по мановению волшебной палочки. Через день двое молодых мужчин тоже сделали себе татуировку — до этого они сомневались в ее необходимости.
Люди-обезьяны
Новогодняя ночь. Где-то далеко президент поздравлял российский народ с праздником, а мы сидели при пламени двух свечек (если бы не наши запасы, то и этого бы не было). В гости к нам пришел томогон с женой. Ему очень нравился наш чай, куда мы добавляли джина. Мы, как могли, объяснили ему, что у нас сегодня праздник. Что пришел новый год. Этого он не сумел понять. Есть жизнь, она длинная, как можно ее мерить?
Мы говорили о чем-то несущественном, как вдруг Унган сказал: "Вы спрашивали меня о том, есть ли враг у джелу мира (орангутанга). Так вот, у него только один враг... — он помолчал. — Аю". Первый раз мы слышали это название. Оказывается, это существо хорошо известно даякам. Оно большое и черное. Гораздо сильнее орангутанга. Но только оно очень одинокое и поэтому дерется с орангутангами из-за их самок. Орангутанги гибнут, потому что они слабее. Увидеть его мы не сможем, это животное (или кто оно там) очень осторожное. "То, как мы ходим по джунглям, слышно всем, далеко-далеко, — томогон усмехнулся. — Может быть, люди-обезьяны что-то вам расскажут, если вы их, конечно, найдете..." Люди-обезьяны? Час от часу не легче. Мистика какая-то. Ли пояснил, что так называют презренных кочевников пунан. Даяки, более развитые и оседлые, всегда презирали этот народ. Некоторые до сих пор убеждены, что у пунан сохранились хвосты. Этот народ все время живет в джунглях и никогда подолгу не остается на месте. Они спят на деревьях и чувствуют приближение человека за многие километры. Едят они все — от насекомых до змей. Излюбленное оружие — отравленные стрелы.
Ли сказал также, что черепа, которые мы видели на тайной церемонии, принадлежат именно пунанам. Даяки всегда охотились и будут охотиться на них. При воспоминании о презренных пунанах старый вождь смачно сплюнул в сторону и долго сердито молчал. "Но нас они боятся, только мой отец имел 30 черепов пунан", — сказал Унган напоследок. Конечно, старик немного преувеличивал. В этом мы смогли убедиться дней через десять, когда, вернувшись на основную реку и поднявшись до того места, где она стала совсем узенькой, наткнулись на группу из трех мужчин, четырех женщин и двух детей, которые прятались в лесу недалеко от временных шалашей на берегу реки.
Они действительно вели совсем примитивный образ жизни, кочевали по лесу, питаясь тем, что найдут в джунглях. Мы провели с ними несколько дней, завоевав их расположение тем, что кормили их рисом до отвала. Конечно, пунан не спали на деревьях, и у них не было хвостов, а знанию джунглей можно было позавидовать: они знают в лесу каждый крик животного или птицы. Если они шли через лес, то каждую минуту находили что-то съедобное — корешки, гнезда птиц, зеленые ягоды, муравейники. Если хочется пить, они вырезают основание бамбуковых палок, где бамбук хранит воду.
Рассказы пунан о большом и черном существе полностью совпадали с тем, как описывали его даяки. Только к его названию они прибавляли звук "кх" — Аюкх. Да, это животное нападает на орангутангов, оно очень сильное. Они даже не возражали против того, чтобы показать место, где его можно встретить. Абсолютно никакой мистики или тайны. Но когда мы попросили Ли узнать подробнее, выяснилось, что идти туда около двух недель. Это для привычных пунан. Сколько нам туда добираться, не знал никто. А время нашей экспедиции уже подходило к концу... В предпоследнюю ночь нашей кочевой жизни с пунанами мы слышали далеко в лесу громкие уханья, визг и глухие удары. "Маяс дерется с Аюкх", — спокойно пояснил Ноо, один из мужчин племени. Уезжая с Борнео, мы не сомневались, что какое-то существо, похожее на медведя, остается где-то здесь и оно реально. Его не видел никто, кроме посвященных в тайну жителей этого затерянного мира.