В 65-ю годовщину битвы под Москвой вдова солдата, погибшего подо Ржевом, будет снова перечитывать его письма — как и все последние 65 лет. Солдата убила не немецкая пуля, а русская зависть. Было у войны и такое измерение
Как это часто водится в жизни, они встретились случайно. Из села Новоселки Шацкого района Рязанской области его забрали в армию. Служил недалеко от столицы. Она, приписав себе лишний год, чтобы приняли на работу, уехала из родных Новоселок в подмосковные Мытищи.
Как-то к ней в общежитие зашли девчонки с фабрики, к слову упомянули, что тут недалеко служит новоселковский парень. «Ну как же я Ваню Оськина могу не знать?!» — удивилась Прасковья на расспросы приятельниц. Передала привет земляку. А тот в ответ на привет в скором времени наведался в гости. Так и начался их роман.
Чтобы понять, что они предназначены друг для друга, обоим пришлось уехать за сотни километров.
Их любовь вызывала умиление и, пожалуй, удивление. Все у них было гладко. В 37-м поженились, в 40-м появился на свет сыночек. Мама с папой не могли нарадоваться на своего Володю. Втроем жили тихим счастьем.
Прасковья Григорьевна вспоминает, что, когда Иван услышал известие о войне, схватился за голову: «Что же это, Пашенька! Не дали нам с тобой пожить…» 23 июня в 11 часов в окно дома Оськиных постучали. Пора. Иван оказался подо Ржевом. Прасковья Григорьевна первой среди мытищинских солдаток получила письмо с фронта — Иван Васильевич спешил прислать весточку о себе. «Я на самой передней линии. Не знаю, буду жив или нет…»
Потом были еще письма.
«Дорогая Паня, когда будешь читать это письмо, возьми Вовочку на колени и рассказывай ему, что, мол, это письмо нашего папы».
«Дорогая Паня, Паня, когда же мы с тобой увидимся? Я не знаю, Паня, увидимся мы с тобой или нет. Я хочу вам написать, Паня, ежели останусь живым, ну только каким-нибудь калекой — или руки не будет, или ноги, или глаза, может, не будет, то вы будете согласны меня опять принять таким калекой? Дорогая моя Паня, я со своей стороны скажу — пускай бы у тебя не было руки или ноги, лишь бы вместе с вами жить…»
Но дорогая Паня не могла прочитать эти трогательные слова. «Я же грамоту совсем чуть-чуть знаю, — объясняет сегодня 90-летняя Прасковья Григорьевна, — если мне говорят какие-то отдельные буквы, я могу написать. Но ни читать, ни писать толком не умею». Рано оставшаяся без мамы, Паня не могла ходить в школу — мачеха была против образования детей своего нового мужа. Письма с фронта читала почтальонша. «Да как читала-то, — Прасковья Григорьевна привычно смахивает платком слезы. — Только отрывки какие-то. Мне их полностью только здесь прочитали, когда я в Новоселки вернулась. А та только все говорила, мол, какой у вас хороший муж, какой муж у вас замечательный».
Иван писал исправно, Прасковья радовалась каждому письму, просила почтальоншу написать ответ. Неумело диктовала, рассказывала, как они с Вовочкой. А Иван почему-то все просил прислать хоть весточку — беспокоился, не знал, живы ли они, здоровы ли. Просил прислать фотографию. Она с Вовкой специально ходила на станцию, чтобы сфотографироваться. Отправила на фронт. Такая же карточка осталась и у нее — сейчас она висит на стене в новоселковском доме.
«… Я нахожусь в городе Ржев, ну не в самом городе, в стороне с лесу. Спим наруже, холодно нам. Паня, прошу вас очень, дайте мне поскорей ответ. Я буду ждать это письмо, как будто вас увижу в лицо. И, возможно, я буду спокоен после вашего письма…»
Он все просил прислать хоть весточку, она усердно диктовала ответы, которые он не получал…
Потом в одном из писем он вдруг написал: «Зачем вы вышли замуж? Я так ждал встречи с вами…»
Вскоре пришла похоронка. Он погиб 8 августа 1941 года подо Ржевом.
Прасковья жила в Подмосковье только в ожидании писем. Теперь, когда ничто ее здесь не держало, она решила уехать. Провожая ее на поезд, соседка Галина не выдержала — рассказала, что та самая почтальонша всем говорила, какие письма пишет Оськиной муж. Говорила с завистью. А потом стала рассказывать, что сама ему письма пишет, что пошутила, будто «дорогая его Паня» вышла замуж и уехала.
Как потом сообщили товарищи с фронта, Иван первым бросился в атаку и был сразу же убит.
Прасковья вернулась в Новоселки. Хотя возвращаться, по большому счету, было некуда. В родной деревне ее никто не ждал. Почти 20 лет ей пришлось жить в холодном амбаре. Вкалывала в колхозе за «палочки».
Ее соседка из Новоселок вспоминает, что раньше, когда Прасковья пересказывала свою историю, вспоминала все в деталях, называла имя роковой «благодетельницы». Теперь, за давностью лет, в памяти осталось только холодное и безликое «почтальонша». Имя стерлось вместе с обидой и отчаянием.
Восемь писем с фронта — все, что у нее осталось. Когда к ней кто-нибудь заглядывал в гости, она всегда просила прочитать письма Вани. А когда читающий умолкал, пытаясь понять неразборчивые строчки, она продолжала «читать» их сама. Она уже давно выучила эти письма наизусть. Месяц назад ей исполнилось 90. Она с трудом встает. Как и у всех пожилых, у нее куча болячек. Но, как и прежде, в изголовье кровати, аккуратно свернутые в пакетик, хранятся письма Вани. Восемь фронтовых треугольников, совсем истлевших «от частого употребления». Да, впрочем, бумага для нее уже не так важна. Все его письма — от строчки до строчки — она хранит гораздо глубже. Там, куда тление не проникает.
Фото автора