На примере одной отдельно взятой страны
БОЛЬШАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СТУКА
Стукачество. Доносительство. «Слив компромата». Почему это явление столь жизнестойкое в России? Мы что, подлее других? Попытку ответить на каверзный вопрос предпринял А.А. Горбовский — историк, социолог и футуролог, живущий в Лондоне. До эмиграции опубликовал на родине ряд книг, в том числе: «Из истории манер и нравов» (1960), «Тайны древнейшей истории» (1964), «Год 2000-й и далее» (1974), «В круге вечного возвращения» (1989), «Пророки и прозорливцы» (1991). Новая книга А. Горбовского печатается «Огоньком» в сокращенном варианте.
I
ОТКУДА ДУЕТ ВЕТЕР
Любому школьнику известно: бумагу, порох и компас изобрели китайцы. Но мало кто знает, что им также принадлежит открытие, сыгравшее куда более важную роль во всемирной истории. Жители Поднебесной, кажется, первыми додумались до столь верного инструмента власти, как доносительство. С древних времен доносы подданных друг на друга стали в Китае занятием, достойным уважения и почета: «Независимо от того, является ли сообщивший знатным или человеком низкого происхождения, он полностью наследует должность, ранг и знатность, поля и жалованье старшего чиновника, о проступке которого сообщит правителю» («Книга правителя области Шан», IV в. до н.э.).
Впрочем, великие открытия носятся в воздухе. Тиран Гелы и Сиракуз Гелон (V век до н.э.) никогда не слышал о Китае, что не помешало ему содержать многочисленный штат осведомителей — аристократов, купцов и даже простолюдинов, которые передавали ему каждое сказанное о нем слово. Поступали подобным образом и римские императоры — ведь они чаще всего кончали свои дни не от старости и не на поле боя, а в собственных покоях от рук убийц. Чтобы узнать, не замышляет ли кто против них недоброе, цезари проявляли изобретательность, достойную зависти. Таким был Август. «Даже друзья, — писал о нем Светоний, — не отрицали того, что он соблазнял чужих жен; они оправдывали его тем, что делал он это якобы не по склонности к сладострастию, а из желания через женщин узнать мысли их мужей, любовников, родных и знакомых». Трудно предположить, что все они были так уж соблазнительны, — тем похвальнее преданность императора делам государства.
Доносы были в чести и в классической Греции. Плутарх рассказывает об афинском военачальнике Никии. Осмотрительность его простиралась столь далеко, что «Никий избегал общих трапез и бесед с согражданами. Когда общественных дел не было, он становился необщителен, неразговорчив и сидел у себя взаперти».
Говоря строго, все эти правители не изобретали велосипед — они лишь приспосабливали человеческие пороки к государственной машине. Дошла наконец очередь и до русских князей.
Известно, что христианство пришло на Русь из Византии. Но не только наставники веры и носители благочестия плыли по вольной воде из Царьграда. Лукавым византийцам давно было известно, что ничто так не защищает власть от распрей, как донос.
На полях одного византийского текста сохранился рисунок: богатый дом, гости, возлежащие за пиршественным столом. А за пышными драпировками затаились осведомители — записывают неосторожные речи пирующих.
Эти семена государственного устройства, попав на Русь, принесли обильные всходы. Наместники с воеводами за обычай взяли нашептывать князю друг на друга. Была ли правда в их словах или нет, князь находил в них повод для расправы над вассалами — так сказать, в порядке профилактики... Пока царило на Русской земле взаимное погубительство, нежданно-негаданно хлынули неведомо откуда орды конных людей и возобладали над всеми.
Вопреки всякой логике вместо того, чтоб объединиться против общего врага, князья зачастили с доносами к новому хозяину в Золотую Орду. В особенности усердствовали правители невзрачного в ту пору Московского княжества. Летопись повествует о том, как донес хану на своего дядю Михаила, правителя Твери, князь московский Юрий Данилович. Михаилу велено было явиться в Орду на расправу. Обвинение, предъявленное ему со слов доносителя, звучало так: «Ты был горд и непокорлив, хотел бежать к немцам с казною и казну в Рим к папе отпустил».
Чем несуразнее обвинения, тем безнадежнее попытки от них отмыться. Не с тех ли ордынских времен живет на Руси этот опыт?..
II
С ВЕЛИКОЙ РАДОСТИЮ И ВЕСЕЛИЕМ
Больше всех усердствовал в доносах «собиратель Москвы» Иван Калита: «Никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был желанным гостем» (В.О. Ключевский). Среди прочих, на кого он донес и обрек на гибель, был другой тверской князь — Александр. А сам Калита, по рассказу летописца, «уехал из Орды с великим пожалованьем; сыновья его возвратились после смерти Александровой в Москву с великой радостию и веселием».
Было с чего радоваться и веселиться! Владения княжества округлялись из года в год, закладывая основу будущего великого государства. Так на доносах и крови казненных возвышалась и возвеличивалась «наша древняя столица»...
Если уж не зазорно было князьям доносить друг на друга, бояре тем паче не видели в том ничего дурного. Что говорить тогда о всяком подневольном и подлом люде! Тем более что сами князья, а потом и государи московские всячески поощряли донос. Немец Альберт Шлихтинг, побывавший в Москве уже во времена Ивана Грозного, оставил два тома заметок. Имей мы чуть больше интереса к своему прошлому, не грех было бы перечитать их. Вот что писал он по интересующему нас предмету: «Московитам врожденно какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому...»
Задолго до того, как Маркс и Ленин обычную зависть обозначат словами «классовая ненависть», в правление Алексея Михайловича на Красной площади дьяки славили слугу князя Шестунова, донесшего на своего господина: царь пожаловал «стукача» «в дети боярские».
Не кто-нибудь, а «тишайший» Алексей Михайлович повелел Тайных дел приказу поощрять черный народ доносить на господ. Это придало новый импульс русскому «стукачеству». Скажем, барыня упрекает мужа, что пьет он не просыхая. А тот себе на погибель возразил неразумно, что особого греха в том нет и сам государь Петр Алексеевич выпить не прочь. Разговор жены с мужем подслушал их дворовый человек Аким Иванов. Темный-темный, а ведь сообразил донести. И кому доносить, знал. Барина решено было бить батогами. Доноситель с семейством получил вольную.
В том же 1721 году дьяк, написавший «телегу» на соседа-помещика, был пожалован царем «коровой и телицею, да на прокорм их сена, да гусей и кур индийских по гнезду»...
Ко всему прочему еще один чисто российский штрих: от доноса можно было откупиться. В правление Анны Иоанновны, повествует князь П.В. Долгоруков, некий майор шел со своим батальоном к месту дислокации и по пути заночевал у помещика, владевшего «чудесным скотом». Он попросил хозяина подарить ему быка и двух коров. Помещик отказал. Майор написал на него донос: «У помещика в зале стоит печь, на коей имеется изображение двуглавого орла; двуглавый орел есть герб государственный, следовательно принадлежащий всемилостивейшей государыне императрице; изобразить сей герб на печи означает желание его сжечь; при сем нельзя не усмотреть злостного и умышленного оскорбления Ея Императорскаго Величества, всемилостивейшей государыни». Доносу дан был ход, и помещику пришлось заплатить бешеные деньги местным властям, чтобы избежать застенка. Это стоило ему раз в пятьдесят дороже быка и коров, в которых он отказал майору.
От царствования к царствованию, из поколения в поколение россиян утверждался условный рефлекс: не донесешь — не проживешь. Так что нечего пенять на большевиков, когда через столько-то поколений крестьяне, разорив помещичьи усадьбы, начали делить имущество раскулаченных односельчан, на которых сами же — как до этого на помещиков-мироедов — «настучали» в ЧК...
Великий реформатор Петр столь важную область государственного устройства не мог обойти вниманием. По его указу казнью карался тот, кто мог донести в свое время и не донес. Чтобы облегчить осведомителям их труды, Петр Алексеевич издал другой указ, по которому каждый, садясь за стол с пером в руке, по какому бы делу ни собирался писать, предварительно должен был убедиться, что все двери не замкнуты на засов. Дабы любой мог войти беспрепятственно и полюбопытствовать невозбранно: «Что это ты, любезный друг, затеял? Уж не измену ли против государя?»
Подобный указ не мог появиться нигде, кроме России, не вызвав негодования граждан. А у нас прошел незамеченным. Тем более что даже царского достоинства лица не гнушались при случае заглянуть в чужое письмо. Екатерина Великая говорила по этому поводу открыто и без обиняков:
— А мне любопытно, что Новиков пишет Радищеву, и наоборот.
И никаких комплексов. Государыне любопытно...
III
ЗВУК ЭТИХ СТРУН ПОНРАВИЛСЯ МОНАРХУ
Так оно и продолжалось, как с крещения Руси повелось.
Однако с некоторых пор наметился «переход количества в качество»: кроме «стукачей»-любителей, посылавших ябеды от случая к случаю, появились в России постоянные осведомители. Само собой, деяния этих лиц окружала тайна. Лишь случай приоткрывает ее порой спустя много лет.
Именно такой случай открыл нам совсем недавно имя Анны де Пальме. Доносительница сия имела слабость к литературе, непростительную для ее профессии. «Тайные записки» мадам де Пальме сохранились в одном из российских архивов.
Любопытно читать сегодня, как происходила 200 лет назад «агентурная разработка». В данном случае ситуация упрощалась тем, что Анна сама через канцлера Безбородко предложила свои услуги Екатерине II. Через несколько дней, пишет г-жа де Пальме, «Ея Императорское Величество повелела мне заниматься вышесказанной должностью в совершенной сокровенности и доставлять плод трудов моих к нему, Безбородкину». К сообщению этому канцлер присовокупил следующие слова: «Извольте начать вашу новую должность и получать за оную жалованье».
На что осведомительница с пафосом возразила:
— Помилуйте, князь, я никогда не мыслила служить из жалованья, а только из одной чести.
— Нам прилично получать и жалованье и милости от царей, — заметил опытный царедворец. — Итак, я советую вам принять от великой Ея щедроты назначенные вам ежегодно 12 000 рублей...
Впоследствии услугами г-жи де Пальме пользовался император Павел Петрович — и тоже весьма активно: «В царствование сего Государя я истинно уподоблялась невидимке, то есть что я все свои деяния и поступки так располагала, что все мне можно было знать, замечать, даже и предвидеть, не быв сама ни в чем замечена и подозреваема». К слову: состояние «стукаческого промысла» — верный индикатор в оценке характера правления того или иного монарха. Павел I, быть может, самая противоречивая фигура нашей истории. «Рыцарем», «русским Гамлетом» именовали его еще при жизни. Так вот этот рыцарь в самом начале краткого своего правления, помимо того, что отменил цензуру и вернул из ссылки Радищева, повелел повесить на ограде Зимнего дворца большой желтый ящик. Отныне каждый волен был опустить туда свой донос, и Павел самолично разбирал «корреспонденцию». И, если считал это нужным, выносил решение, не подлежащее пересмотру. Когда, например, поступила кляуза на гвардейского офицера, который носил кивер сдвинутым набок, не по форме, несчастный был тут же отправлен в Сибирь в цепях...
По восшествии на престол Александра I г-жа де Пальме сочла благоразумным не сообщать молодому государю об услугах, которые оказывала его отцу. В письме императору, говорится в записках, «открыла я, сколь много была я облагодетельствована Августейшею Бабкою Его и чем я при ней в тайне занималась. Не упустила я также тронуть некоторые предварительные струны, касающиеся до благоразумного правления, и тех осторожностей, которое оно требует. Звук этих струн понравился тогда сему Монарху...»
Понравился настолько, что осведомительнице поручили впредь передавать свои сообщения дважды в неделю через князя Голицына. Сведения, доставляемые ею о закулисной жизни двора, считались столь важными, что, когда государю случалось быть за границей, они отправлялись к нему специальным курьером. Эти доносы были, очевидно, столь доверительны, что император по прочтении немедленно их уничтожал...
В режиме хаоса рано или поздно возникают самоорганизующиеся моменты. Именно это произошло весной 1826 года, когда создано было Третье отделение собственной его имп. величества канцелярии.
Отныне в деле осведомительства устанавливался строгий порядок. Был составлен перечень лиц, о которых власти хотели бы знать все, равно как и список осведомителей. Граф А.Х. Бенкендорф, глава нового ведомства, формулировал это как возможность «пользоваться мнениями честных людей, которые пожелали бы предупредить правительство о каком-нибудь заговоре или сообщить ему какие-нибудь интересные новости».
При всей изящности формулировки, автор ее счел нужным оговорить, что правительству вовсе не обязательно ограничивать круг доносителей «честными людьми», которых в обществе никогда не бывает в избытке. Брезгливость в таких делах неуместна. Важные для властей сведения, продолжал Бенкендорф, могут предоставлять также «злодеи и люди недалекие». Само собою, «следовало склонить в свою сторону людей, стремящихся к наживе».
IV
ДЕКАБРИСТЫ — ПЕРВЫЕ ЧЕКИСТЫ
За несколько месяцев до сего исторического события в России чуть не случилось другое, которое могло в корне изменить судьбу страны. Я имею в виду неудавшийся мятеж декабристов. По традиции о заговоре декабристов принято говорить не иначе как коленопреклоненно. Мало кто задается вопросом, что принесли бы заговорщики народу, если бы победили.
Откроем программный документ — «Русскую правду» Пестеля. Первое, что собирались они сделать после захвата власти, — учредить Министерство «Государственного благочиния». Звучит красиво, но по своим функциям «Благочиние» покажется странно знакомым каждому, кому известно, что такое ЧК или КГБ. Действовать «Благочинию» надлежало «в случаях, законом не предусмотренных», то есть, выражаясь на языке нашего века, «руководствуясь революционным правосознанием». В силу беззаконности своей «Благочиние» «требует непроницаемой тьмы». Исключительное внимание следовало уделить вербовке «тайных вестников» — им поручалось «узнавать, как располагают свои поступки частные люди».
Даже те, кто помышлял о новых путях России, не могли представить ее будущее без доносительства. Воплотить в жизнь эти планы помешали декабристам те же «тайные вестники». Ну а потом планы заговорщиков реализовал граф Бенкендорф.
Крайности, как мы знаем, смыкаются. Доносители, рассеянные среди всех сословий и классов, охотничьим чутьем льнули к людям мыслящим, неординарным. Когда в Петербурге возник популярный кружок М.В. Петрашевского, осведомители были среди самых ревностных его посетителей. Финал собраний был предсказуем: в одночасье — арест всех участников, тюрьма, суд. А дальше — кому какой жребий: смертный приговор, эшафот или Сибирь.
Один из участников этих встреч вспоминал позднее: «Было несколько новых лиц, между прочим, один блондин... Этот господин <...> был не без образования, либерален в мнениях, но участие его было по преимуществу вызывающим других к высказыванию...»
Писавшему задним умом стало понятно, с какой целью блондин посещал их собрания.
Помимо штатных соглядатаев, по-прежнему значительную часть армии «стукачей» составляли добровольцы. В высшей степени показательно, что в готовности погубить ближнего провинция не отставала от столиц. «Вы чувствуете себя каждый день, каждый час в опасности погибнуть от какого-нибудь тайного доноса, клеветы», — так воспринимал происходящее не какой-нибудь из либералов, но человек государственный — цензор А.В. Никитенко.
Современник его писал из Смоленской губернии: «Развелось такое множество охотников писать доносы, что, я думаю, целые массы чиновников требовались, чтобы только успеть перечитывать все доносы... Чуть мало-мальски писать умеет, сейчас доносы пишет».
А ведь, если задуматься, вегетарианские были времена. Откажись какая-нибудь кухарка или швейцар доносить на господ в полицию, так никаких особых неприятностей не последовало бы. И «невыездными» не сделали бы, и с работы бы не прогнали. Но не отказывались. Что-то подсказывало: для большего рождены они, чем дверь открывать перед гостем и стряпать. Спустя почти сто лет эта догадка облечется в формулу: «Каждая кухарка должна научиться управлять государством»...
Как-то путешественник-англичанин, разгуливая по Петербургу, подошел к месту, где строилась канатная фабрика. О строительстве знал каждый в городе, писалось в газетах. Однако когда он, просто чтобы завязать беседу, стал расспрашивать строителей и прохожих, что здесь будет, все отвечали ему, как сговорившись:
— Об этом ведают только Господь да царь!
Этот эпизод англичанина потряс: никогда и нигде не встречал он такой опаски сказать что-то безнаказанно.
V
КАЖДЫЙ СЕДЬМОЙ БОЛЬШЕВИК — АГЕНТ
Свободомыслие, будучи поставленным вне закона, скрывалось в подполье. Политическая полиция соответственно старалась завербовать осведомителей в их рядах. Ей это удавалось. Так было с декабристами, с петрашевцами, с «Народной волей», а позднее — с большевиками.
В мае 1917 года один из осведомителей Охранного отделения в порыве раскаяния отправил Горькому исповедальное письмо. Там были такие строки: «Ведь нас много! — все лучшие партийные работники. Это не единичное уродливое явление, а, очевидно, какая-то более глубокая общая причина загнала нас в этот тупик...»
Поименный список осведомителей из числа «лучших работников» не будет прочитан, похоже, никем и никогда. Зато нам известна секретная инструкция Департамента полиции о вербовке агентов-осведомителей: «Наибольшую пользу секретные агенты приносят Охранному отделению, если они стоят во главе партии... Если оно не в состоянии завербовать такого агента, то Охранное отделение старается провести его с низов к вершине партии...»
Не случайно первое, что сделал в феврале 1917 года «возмущенный народ», — бросился сжигать картотеки и досье полицейских осведомителей. Окончательно изъяты и уничтожены списки агентов были позднее, когда пришли к власти большевики. Но какой-то след — не на бумаге, так в живой памяти — остался. Уже в эмиграции сотрудники Нижегородского охранного отделения вспоминали нелестно своего агента Луначарского, а их коллеги из Киевской «охранки» — Каменева. Даже Троцкий, похоже, какое-то время сотрудничал с Департаментом полиции — В.В. Шульгин, во всяком случае, упоминал об этом.
Среди старых большевиков ходили глухие толки о том, что и Сталин какое-то время был осведомителем. Помимо всех версий существует деталь, о которой нельзя не вспомнить в этой связи: каждому из своих врагов, прежде чем его уничтожить, Сталин почему-то бросал обвинение в том, что он шпион.
Вот один пример — выступление Сталина на закрытом заседании Военного Совета в июне 1937 г.:
«Тухачевский. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов <...> называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион. Якир — систематически информировал немецкий штаб. Он выдумал себе эту болезнь печени. Может, он выдумал себе эту болезнь, а может, она у него действительно была. Он ездил туда лечиться. Уборевич не только с друзьями, но он отдельно сам лично информировал. Карахан — немецкий шпион. Эйдеман — немецкий шпион...»
В психологии известен механизм проекции, или перенесения. Какие-то негативные черты своей личности человек неосознанно переносит на других. Исследователи обнаружили это, сопоставляя личность писателя и свойства, которыми наделяет он свои отрицательные персонажи. Расправляясь по ходу сюжета с этими персонажами, писатель как бы уничтожает в их лице то гнусное и постыдное, что чувствует в себе самом.
Подобное можно наблюдать и в обыденной жизни.
Весной 1917 года, вскоре после февральской революции, газеты начали публиковать списки бывших осведомителей. Назвать успели десяток-другой имен. Помешал — как сказано выше — «возмущенный народ».
После чего... принялся доносить с новой энергией.
Один из лидеров Трудовой народно-социалистической партии, член тогдашнего Петроградского Совета, оставил такую поучительную зарисовку: «Нас прямо осаждали с требованиями обысков и арестов. Не менее того донимали нас доносчики. Стоишь, бывало, в толпе, а кто-то тащит тебя в сторону и шепчет, что такой-то поп сказал контрреволюционную проповедь. Другой самовольно вручает список квартир, в которых, по собранным им сведениям, имеются спекулятивные запасы; третий многозначительно сует в руки бумагу, в которой, как оказывается, подробно изложено, что секретарь такого-то учреждения, собрав в некоторую комнату некоторых служащих и закрыв дверь, имел с ними, несомненно, контрреволюционное совещание. Иногда, возвратившись ночью домой, я набирал в своих карманах целую пачку таких доносов...»
Заметьте, никто и никого к этому не понуждал. Это была Россия, какой она и досталась вскоре большевикам.
Народ сам по себе был давно и довольно предрасположен к тому, что ожидало его под новой властью.
Александр ГОРБОВСКИЙ
(Продолжение следует.)
На фотографиях:
- Это цезарь Август. Жил в Риме. Трахал всех кого ни попадя. С целью выяснить, что думают по ночам его враги.
- Это Иван Васильевич Грозный. Трахал всех кого ни попадя. Кроме того, ввел в России опричнину, с той же целью.
- А вот это Алексей Михайлович «Тишайший». Он тоже любил, если стучат. Но чтобы очень тихо...
- Ну а уж это — Петр Алексеевич! Великий, понимаешь, реформатор! Всего — в том числе стука!
- Это государыня императрица Екатерина. Великая. Умелица. В том числе по части стукачества.
- Павел Петрович. Любил, когда стучат. Его и стукнули. Табакеркой по темечку.
- Сынок его Александр Палыч. Странная вещь: только ему настучали на декабристов — тут он и помер!
- А декабристам стучать было некуда. Разве что в стенку Герцену — разбудить. Они его и разбудили!..