На ночном просмотре в "Пушкинском" публика устроила овацию американскому фильму "Счастье" и его режиссеру Тодду Солондцу. Это, не считая "Звездных войн" и "Романса", самый убойный хит Московского фестиваля.
Number one из "независимых" картин сезона адаптирует Чехова, Вуди Аллена и Роберта Олтмана к реальностям политкорректной Америки конца 90-х. В которой порушилась последняя из опор корневого мифа — семья. Одно дело, когда над этим пережитком прошлого издеваются циничные европейцы: датчанин Томас Винтерберг ("Семейный праздник") или француз Франсуа Озон ("Мыльная опера"). Но даже они не могут удержаться от мрачных обобщений и злого гротеска, скрыть серьезность своего отношения к происходящему.
Отличие "Счастья" в том, что это, как сказала бы Кира Муратова, "легкая и поверхностная картина", в которой ехидство хорошо упрятано. А на поверхности — почти чеховский лиризм "Трех сестер". Которые, конечно, за истекшее столетие несколько переменились. Одна, писательница и прожженная интеллектуалка, занимается телефонным сексом с соседом-онанистом. Другая, попроще, хлопочет по хозяйству, обхаживает детей и мужа, не подозревая, что муж (с вечным выражением на лице, будто у него хронический запор) — тайный педофил. По иронии судьбы, он же психоаналитик и очень обеспокоен половым созреванием своего сына. Чтобы сына не тянуло к соседским мальчикам, папа принимает удар (то есть мальчиков) на себя и, увы, залетает в полицию.
Третья сестра — самая симпатичная, но и самая неудачливая. В первых же кадрах новый знакомый (очередная надежда устроить личную жизнь) после цветов и комплиментов почти без перехода популярно объясняет ей, что на самом деле она — дерьмо, а он — шампанское. И тогда веснушчатая, завернутая в какую-то хипповую хламиду образца Вудстока девица идет преподавать английский язык иммигрантам. Там она свяжется с Владом — выходцем из некой fucking country — и в результате совместно проведенной ночи потеряет гитару с CD-плейером, 500 долларов и обретет пару оплеух от своей соперницы Маши или Глаши. В надежде поживиться еще чем-нибудь Влад шепнет ей на прощание: "I love you". На что девушка грустно скажет: "Нет, Влад, ты любишь не меня, а Нью-Джерси".
Это — русский вариант счастья, зато две другие сестры счастливы и несчастливы по-американски. Точно так же несчастливы мужчины, обремененные работой, страхом перед женщинами, неведомо откуда вылезающей агрессией и перверсией. Быть может, такова не вся Америка, но Нью-Йорк уж точно. Интеллигентский Гринвич-Вилледж разросся, вылез за пределы Манхэттена. Вуди-алленовские комплексы расползлись по всему мегаполису, заполонили его психологической и сексуальной экзотикой, которой никак не ожидаешь от столь обыкновенных и посредственных людей. Мало того, еще несколько лет назад о масштабе разразившегося несчастья не догадался бы сам старик Вуди, верхом карьеры которого стал всего-навсего роман с совершеннолетней падчерицей.
Рисуя нравы этого огромного Дома терпимости, Тодд Солондц не намерен впадать ни в трагический пафос, ни в экзистенциальное отчаяние. Тем самым он заявляет о себе как художник конца века, когда катастрофа уже свершилась, конец света наступил, и надо продолжать жить, с оптимизмом глядя в будущее.
Невыносимая легкость бытия оказывается на поверку вполне выносимой. И принесенные жертвы не напрасны, включая украденный CD-плейер. Доказательством того, что счастье есть, служит хеппи-энд фильма: семья — порушенная корневая ценность — собирается вместе, одинокие сестры обсуждают свои грустные проблемы, сын папаши-педофила, оккупировав балкон и глядя на пышногрудую красотку, доводит себя до оргазма. Мальчик учел ошибки отца и выбрал правильную сексуальную ориентацию. А чтобы счастье казалось полным и окончательным, в углу кадра появляется собачья морда. Она с удовольствием слизывает с балкона сперму и смотрит на хозяина преданными глазами. И только последний негодяй может усмотреть в этой идиллической сцене непристойность или иронию.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ