Сто лет одного дня

Придирчивые историки скажут, что российский юбилей 8-го Марта следовало бы отпраздновать в 2021-м. Действительно, первый раз Международный женский день в России, а точнее — в Петербурге, отметили в 1913-м. Но отметили 2 марта — "научным утром по женскому вопросу", диспутом, устроенным в здании Калашниковской хлебной биржи на Полтавской улице (ныне Культурный центр при ГУВД СПб, ранее — Дворец культуры милиции им. Ф. Э. Дзержинского). Предложение праздновать день солидарности женщин всего мира в борьбе за равные права прозвучало в 1910-м в Копенгагене, на II Международной социалистической женской конференции, идея принадлежала Кларе Цеткин. Однако определенной даты не выбрали, и новоиспеченный праздник свободно перемещался по мартовскому и даже майскому календарю. Лишь в 1921 году II Международная коммунистическая женская конференция в Москве внесла в феминистский месяцеслов окончательную ясность: выбор пал на 8 марта — в память о митинге петроградских текстильщиц в 1917-м (8 марта — по новому, 23 февраля — по старому стилю), с которого начались массовые стачки, а там и Февральская революция. Причем в Стране Советов — впервые в мире — праздник стал государственным.

Несмотря на эту славную революционную историю, мы сегодня едва ли ощущаем 8 Марта как наш праздник, и не только потому, что нам трудно отождествлять себя с советским. Нам трудно отождествлять себя с феминизмом, хотя само место, где устроена выставка "Международный женский день. Феминизм: от авангарда до наших дней", должно бы к этому располагать. Чтобы сделать в павильоне "Рабочего и колхозницы", увековечивших равноправие полов в советском обществе, экспозицию, рассказывающую о взлете и провале женского движения в нашей стране, достаточно и двух художников. Автора стальных колоссов, ставших скульптурным символом советского государства, проехавшегося стальным катком по ее жизни и творчеству, и коллективного автора панк-молебна, в прошлом году исчерпывающе продемонстрировавшего отношение постсоветского государства и общества к вопросу женской эмансипации. У Веры Мухиной в "Рабочем и колхознице" есть небольшая мемориальная комнатка, а Pussy Riot официально под запретом, так что огромная выставка, придуманная тремя кураторами — теоретиками и отчасти практиками феминизма Натальей Каменецкой, Олесей Туркиной и Мариной Лошак,— обойдется без них. Разумеется, тут имеются не только и не столько цензурные, сколько финансово-бюджетные ограничения, и проект, сопрягающий советский авангард с современным искусством, отечественным и западным, на исчерпывающую полноту не претендует. Однако картина, невольно нарисовавшаяся на выставке, удручает — не в искусствоведческом, конечно, а в историческом и социальном планах.

Вот "амазонки авангарда", как окрестил их в "Полутораглазом стрельце" Бенедикт Лившиц: они, не испытывавшие в своем либеральном артистическом кругу притеснений по половому признаку, были поглощены проблемами сугубо художественными и далеки от проблем борьбы за равноправие. Как, вероятно, и большинство советских женщин 1920-х, которым оно, узаконенное законодательно и пропагандируемое всей машиной культуры, было даровано свыше, словно свобода крестьянам в 1861-м. Варвара Степанова, Любовь Попова, Ольга Розанова и Надежда Удальцова являются на выставке в ипостаси дизайнеров, проектировщиков тканей, где революционная абстракция переводится в орнамент, и одежды для работы и спортивных занятий — новых функций новой, освобожденной женщины. Функций, воспетых женским искусством 1920-х во всех медиа, от фарфоровых статуэток Натальи Данько до плакатов Валентины Кулагиной. Но только не в фотографии: фотомонтажи Натальи Киселевой конца 1920-х — вот и все, что мы тут обнаружим. Как ни странно, фотография, уже в XIX веке позволившая женщине — той же Джулии Маргарет Камерон — сравняться с мужчинами, остается в СССР мужским по преимуществу занятием. Как будто бы сложная аппаратура — не ее ума дело, ей же остается покорно позировать ему, Александру Родченко, например, в прогрессивном амплуа спортсменки или "амазонки".

Нет, речь не о традиционно отводившейся художнице прикладной роли кружевницы и вышивальщицы: "амазонки" заняты жизнестроительством, переустройством быта, и вскоре по их стопам пойдут прикладники с иваново-вознесенских мануфактур со своим агитационным ситчиком. Но уже ранняя советская эпоха как-то исподволь, но с удивительной настойчивостью возвращает женщину к образу текстильщицы, растиражированному всеми великими, будь то Александр Родченко или Александр Дейнека. К образу текстильщицы, с восстания которой эпоха, в сущности, и началась. Чуть ли не каждая вторая дама, изображенная художниками 1920-х и 1930-х — ткачиха, и это неслучайно: Дуся Виноградова или Екатерина Фурцева — путь к славе, орденам, переводу в Москву на высокие руководящие и даже правительственные должности частенько начинался с ткацкой фабрики.

В разделе современного искусства собрано настоящее созвездие патентованных феминисток Европы и Америки. Гневные Guerrilla Girls вопрошают, должна ли женщина раздеться, чтобы попасть в ваши мужские музеи. ВАЛИ ЭКСПОРТ в фокусе с переодеванием меняет гендерные роли, как костюмы. ОРЛАН исследует мужские стереотипы красоты, причем лабораторией становится ее собственное лицо, а лабораторными методами — пластическая хирургия и фотошоп. Мэри Келли предлагает зрителю разделить с ней те радости материнства, что не принято демонстрировать на публике, вроде испачканных пеленок. В выставленной против них отечественной сборной — дюжина художниц, у которых критики находят отдельные симптомы феминизма, хоть он и не является их главной и единственной проблемой. Чтобы почувствовать разницу в уровне напряжения, достаточно сравнить два видеоперформанса — "Семиотику кухни" Марты Рослер (1975) и "Начитанную домохозяйку" Марии Чуйковой (1999): если у Марты Рослер, остервенело размахивающей ковшами и терками, кухня превращается в арену боевых действий, то у Марии Чуйковой, моющей и стирающей книги вместо грязной посуды и белья, это скорее арена цирковая.

Кажется, феминистское искусство в России так и не появилось — появились лишь попытки стимулировать или симулировать феминистский дискурс. Возможно, сказывается опыт жизни в стране, где, перефразируя классиков, женщины были, а женского вопроса не было: за равноправие, как в остальных пяти шестых частях суши, не приходилось бороться десятилетиями, шаг за шагом добиваясь уступок со стороны влиятельной половины человечества,— равноправие, пусть и мнимое, было чудесным образом обретено целиком и сразу, в 1917-1918 годах. Казалось бы, последние консервативно-патриархальные высказывания первых лиц государства и церкви о месте женщины в православном наномире должны были активизировать женское движение в искусстве. Но кроме графических репортажей Виктории Ломаско и стрит-арта художниц круга Московской феминисткой группы вроде Умной Маши и Микаэлы, занимающих и в экспозиции, и на художественной сцене вполне маргинальное положение, как, впрочем, и все политически острое искусство в России, ничего актуально феминистского мы на выставке не найдем. Эффектным финалом "Международного женского дня" могут служить инсталляции Татьяны Ахметгалиевой с клубками нитей, выпадающими из вышитых картин: образ текстильщицы все никак не отвяжется от русского искусства. Впору задуматься над притчей, рассказанной Кристиной Лукас в пятиминутном tableau vivant — видео "Свобода на баррикадах", где сцена медленно складывается в картину Делакруа, но действие на этом не заканчивается: оказывается, Свобода не вела толпу на баррикады, а бежала от нее и была затоптана революционными башмаками. Почти как те текстильщицы, что начали Февральскую революцию, да так и остались у станка с разбитым корытом и горой немытой посуды в оном.

"Международный женский день. Феминизм: от авангарда до наших дней". МВЦ "Рабочий и колхозница". 7 марта — 12 мая