Золотое прошлое смыкается с наступающим серым будущим в сюрреальной атмосфере неопределенного, серого с люрексом настоящего
Екатерина Ъ-Деготь
На фоне кризиса можно было ожидать всего чего угодно, только не открытия новой галереи. Меж тем это маловероятное известие подкреплялось пригласительным билетом. На билете в фамильярной форме указывалось имя хозяйки (Наташа Рухадзе) и центральный адрес, что вкупе могло свидетельствовать как о зрелой роскоши, так и о молодежной обшарпанности. В общем, следовало посмотреть собственными глазами.
Место оказалось в высшей степени странное. В помещении витал дух только что находившегося там (как смутно помнится) неадекватно дорогого австрийского супермаркета. Товары исчезли, неадекватность осталась. Впрочем, хорошо знакомая. Если до недавнего времени в некоторых московских, к примеру, ресторанах при виде посетителей неприятно удивлялись (потому что делали собственные дела), то в других местах, по определению призванных как раз делать какие-нибудь дела, ограничивались удовольствием от вида посетителей — друзей, бывших жен, их новых мужей и т. д. Новая галерея, как казалось, принадлежала ко второму роду.
По выкрашенным в красивые темные (это существенно: на галерею было совсем не похоже) тона стенам были развешаны фотографии Влада Королевича (он же Монро) "Русские вопросы". Барных стоек имелось целых две. Кое-где были расставлены зовущие к неге низкие диваны. Хозяйка галереи, эффектная стройная дама с розой в руке, в художественных кругах до того не замеченная, сообщила, что является автором дизайна, выполненного для хозяина (ах, все-таки она не хозяйка), за что тот разрешил ей побаловаться галереей. В дневные часы. В ночные же помещение будет использоваться как клуб под названием "Эгон Шиле". Тут она указала на кое-где виднеющиеся повернутые к стене холсты и объяснила, что под ними таятся (а по ночам будут светиться) копии с произведений этого австрийского художника, который любил рисовать обнаженных юношей с колкими ключицами. Казалось, что сейчас она произнесет: "Порою я думаю о своем ток-шоу на телевидении", и сцена уже точно будет соответствовать сценарию Владимира Сорокина "Москва", лучше всех запечатлевшего стремительно облетающую сейчас чешую гламура и евроремонта.
Эстетическую идею своего заведения хозяйка описала так: днем в уютно-темное помещение приходят интеллектуалы и обсуждают произведения искусства, вечером эти произведения со стен снимаются (sic — видимо, им что-то может физически угрожать), оживают ночные желания, и зал заполняется народом совершенно другого свойства. Я не решилась спросить, не будет ли это одна и та же публика, но, мысленно представив себе клубную ипостась помещения, поняла, что и оно будет странноватым: неги диванов хватит далеко не на всех, и желающие по-ночному (сидя) "клубиться" будут вынуждены по-дневному (стоя) "вернисажиться".
Сам Владислав Мамышев-Монро порхал по залу во фраке, белом жилете и цилиндре, которые десять лет назад могли бы быть куплены на Тишинском рынке, а теперь, кажется, были то ли сшиты по заказу в Лондоне, то ли позаимствованы у бывшего короля Греции. Мамышев, как истинный Протей, в 80-е годы создал эстетику "Мерилин Монро для нищих", в начале 90-х сдрейфовал к эстетике "Дракулы, Гамлета, Наполеона, Тутанхамона и т. д. для богатых", выступив во всех этих ролях на глянцевых фотографиях в галерее "Якут". В конце 90-х он среагировал на лужковско-церетелиевскую эстетику инфантильного национализма, стал Владом Королевичем, нарисовал розовые яблоки на щеках, нарядился в лапти, порты, а то и в сарафан, и с тем же восторгом снялся в сценах из русских сказок и устного фольклора (в частности, о злонравии евреев). Видно было, что он готов и к какому-нибудь следующему воплощению (может быть, к роли шахтера на рельсах).
На мой недоверчивый вопрос, уверена ли она в нынешней экономической ситуации, что дело вот-вот не закроется, хозяйка, казалось, не поняла, о чем идет речь, и удивленно сказала: "Ну как же, напротив, мы же должны окупать аренду помещения". Меж тем прибывавшая на вернисаж публика делилась на две группы: одни входили с нервной вестью о закрытии еще одного печатного издания, другие — с еще более нервной о том, что собрались эмигрировать. Золотое прошлое смыкалось со стремительно налетающим серым будущим в довольно сюрреальной атмосфере неопределенного, серого с люрексом настоящего.
С началом кризиса граждане, как известно, заметались по магазинам. Некоторые шли по примитивному пути скупания крупы и соли, но другие решали задачу более интересную: пытались отгадать, чего именно будет не просто мало, но не будет уже (по их мнению) никогда,— под видом итальянских макарон они скупали, в известном смысле, сувениры завершившейся исторической эпохи. Ничто нам не мешает с теми же намерениями подойти и к культуре. Надо бы собрать, поборов брезгливость, глянец и ностальгию, респектабельность и позитивность, духовный образ России и ее величие, эстетику жизни "не по средствам" (оттого-то и средства массовой информации не хотели быть только средствами) и эстетику торжественной идейной продажности, исступленную любовь к пошлости русского самодержавия, пошлости русского Серебряного века и пошлости высокого искусства вообще. Надо бы скопить еще презрение ко всему маргинальному, сознание собственного превосходства, построение виртуальных символов богатства и сюрреалистических символов "головокружительных возможностей". После того как все это будет припасено, можно будет очнуться, окинуть взглядом Россию, которую мы потеряли, и понять, что же именно нам все-таки снилось? А потом уже, как сказано в финале "Алисы в Зазеркалье",— чей же это был сон, то есть кем являемся мы сами?