30 лет назад погиб самый легендарный партизан XX века
Когда Николай Леонов увидел осенью 1967 года посмертную фотографию Че Гевары, то не узнал его. Хотя именно Леонов был первым советским человеком, который познакомился с будущим команданте. Доктор исторических наук, бывший замначальника разведки, генерал-лейтенант в отставке НИКОЛАЙ ЛЕОНОВ отвечает на вопросы корреспондента "Коммерсанта-Daily" НАТАЛИИ Ъ-ГЕВОРКЯН о Че Геваре — с той степенью субъективности, которую ему позволяет его собственная биография.
— В какой момент советское руководство обратило внимание на Че Гевару?
— Только после победы кубинской революции, когда он возглавил наиболее важный сектор кубинской экономики. Че Гевара был одним из директоров института национальной аграрной реформы, стал директором национального банка Кубы, потом — министром базовой промышленности, то есть фактически держал в своих руках экономику Кубы. Тогда и возникла потребность присмотреться к нему внимательнее. Че возглавил первую кубинскую экономическую делегацию, которая приехала в СССР осенью 1960 года с одной практической задачей, крайне важной для кубинцев,— найти альтернативные рынки сбыта кубинского сахара, который отказались покупать США. Че Геваре предстояло разместить на новых рынках два миллиона тонн сахара. Тогда я был его личным переводчиком...
— Это была ваша первая встреча?
— Это была наша последняя встреча.
— Вот как. Но если уж мы случайно начали с последней, то расскажите сначала о ней. Че Гевару принимали на высоком уровне?
— На всех уровнях, начиная с министра внешней торговли. У нас произошел довольно любопытный эпизод на Красной Площади 7 ноября 1960 года. Мы стояли на гранитных трибунах около Мавзолея. И вдруг к нам подбегает референт отдела ЦК партии и говорит, что Никита Сергеевич приглашает Че Гевару на Мавзолей. Че отказался, сославшись на то, что там стоят люди более высокого уровня. Я не вмешивался. Как решил, так и решил. Посыльный убежал, но через пять минут вернулся: "Это настоятельная просьба Хрущева". Че спрашивает меня: "Что делать?" Я сказал, что надо идти. И он пошел и был, наверное, первым из иностранцев, кто поднялся на Мавзолей во время парада, не будучи главой государства или партии.
— Если партийное руководство интересовалось какой-то фигурой, то этот интерес удовлетворял КГБ...
— Я с кубинцами никогда не выполнял никаких заданий КГБ. Я выполнял все просьбы Че Гевары и других кубинцев с точностью и аккуратностью, как этого требовали интересы Кубы. Но эти просьбы никогда не наносили ущерба нашим интересам. Все было в рамках очень плотного взаимодействия двух государств.
— А когда же произошла ваша первая встреча?
— Собственно, я был первым советским человеком, который познакомился с Че Геварой. Это произошло в Мексике, еще до отплытия яхты "Гранма" — примерно в июне-июле 1956 года. Он тогда был просто эмигрантом, по случайности оказавшимся в Мексике после падения революционного правительства в Гватемале. Нас познакомили кубинцы. Приблизительно тогда же я познакомился с Фиделем Кастро. Но это было случайное знакомство, скорее насторожившее, чем обрадовавшее Фиделя. Он строго предписал кубинцам, готовившим "Гранму", не вступать в контакты с подозрительными иностранцами.
— А что вы, "подозрительный иностранец", делали в Мексике? Уже работали на советскую разведку?
— Нет, я тогда еще не был сотрудником КГБ. Я был студентом мексиканского университета и проходил курс на филологическом факультете, готовясь стать профессиональным переводчиком правительственного уровня. В разведшколу я пришел в 1958 году, а офицерское звание получил в 1960-м.
— Мне всегда казалось, что обычные советские люди в то время были весьма осторожны в контактах с иностранцами за границей, а у вас были знакомые кубинцы...
— К моменту знакомства с Че и Фиделем я уже был в приятельских отношениях с Раулем Кастро. Мы познакомились во время моей первой командировки в Мексику в 1953 году — плыли на одном итальянском судне. Он был студентом, я говорил по-испански. Выяснилось, что и наши политические взгляды весьма схожи. А в 1956 году мы с Раулем просто столкнулись с Фиделем нос к носу на улице. Меня представили как советского дипломата. Фидель посмотрел на меня с изрядной долей подозрительности.
— Говорят, советское руководство с некоторым сомнением относилось к Фиделю. Я слышала, что есть и ваша заслуга в том, что в Кремле на него обратили внимание.
— Дело в том, что о Кастро ничего не знали в России, как и во многих других странах. У нас не было посольства на Кубе, отношения были прерваны, и никто Кубой не занимался. Реальный интерес к Кубе в Москве появился только после того, как повстанцы вошли в Гавану. На Кубе установилась новая власть. Что делать? Думали месяцев десять. Осенью 1959 года в Мексику отправился Анастас Микоян — в весьма странном для члена политбюро качестве гостя советского посла. И с пустячной целью — открыть советскую торгово-промышленную выставку. Там и произошла первая встреча члена политбюро ЦК КПСС с эмиссаром от Кастро. Это была первая прямая зацепка. Эмиссар предложил Микояну приехать на Кубу и привезти туда выставку.
— Я не поняла, а при чем здесь вы...
— Я был переводчиком Микояна. Я рассказывал ему о Кубе и говорил, что, наверное, стоило бы поехать туда и посмотреть, можно ли что-нибудь сделать в наших интересах да и в кубинских тоже. В определенной степени советскую позицию по отношению к Кубе предопределили и американцы своей довольно грубой антикубинской кампанией.
— Че Гевара беспрекословно принимал авторитет Кастро, не было ли между ними внутреннего соперничества, ревности?
— Я никогда этого не чувствовал. Если у вас есть такое ощущение, то скорее всего это результат американской пропаганды. У них было большое желание столкнуть кубинских лидеров. Во время войны Че исполнял роль военачальника и политического руководителя идеально. На "Гранме" он плыл в качестве врача. А когда попал под огонь, то перед Че встал вопрос: что тащить — сумку с медикаментами или винтовку с боеприпасами? Выбрал винтовку. И стал первым, кто получил в горах во время войны звание команданте, то есть командира колонны. Именно ему Фидель стал поручать очень сложные операции. И первой в глубь Кубы ушла колонна Че.
— Его взгляды расходились со взглядами Фиделя?
— Я об этом никогда не слышал.
— Но почему-то же он бросил высокую должность на Кубе и отправился воевать дальше?
— Он сам говорил: наверное, строить должны другие, а наша миссия — разрушать старый порядок. Его никогда не устраивала спокойная министерская жизнь. Задача революционера, по его мнению, делать революцию.
— Мировую?
— Во всяком случае, о латиноамериканской он говорил.
— Советское руководство разделяло его идею перманентной революции?
— Не разделяло совсем, потому что пришедший к власти в 1964 году Брежнев придерживался концепции мирного сосуществования, а вовсе не расширения революционного движения. И поэтому возникло известное идеологическое расхождение. Че говорил, что надо создать для США "сто Вьетнамов". Мы никогда этого не говорили. И когда погиб Че, нам понадобилось два-три дня, чтобы опубликовать некролог.
— Непроходняк?
— Именно. Мне потом рассказали, что сектор Кубы в ЦК очень долго согласовывал текст этого некролога. В Че Геваре видели экспортера революции, а мы выступали против этого.
— А с того момента, как Че покинул Кубу, он перестал интересовать советское руководство, его потеряли из виду?
— С позиции рядового офицера разведки, которым я тогда был, к тому же работавшего в Мексике, мне это представляется именно так. Выпал из поля зрения. Ну исчез. Он не скрывал, что собирается и дальше заниматься революционной деятельностью. Было известно, что некоторое время он находился в Африке — в Конго. Потом побывал во Вьетнаме. Но советская разведка не предпринимала никаких целенаправленных действий, чтобы что-то узнать, разведать, установить контакт. Кубинцы всю эту операцию делали самостоятельно, опираясь на левые силы, которые были с ними в серьезных отношениях.
— В 1967-м, когда погиб Че Гевара, вы работали в Мексике. Как отреагировало советское посольство на весть о гибели революционера?
— Никакой особой реакции не было. Не был выставлен портрет. Советское посольство к Че Геваре отношения не имело. Он был гражданином Кубы, получившим, кстати, особым декретом статус гражданина по рождению, хотя родом был из Аргентины. На официальном уровне сказались идеологические расхождения. А на уровне людей — другое дело. Общее ощущение было, что человечество обеднело, потеряло очень яркую личность.
— А там, в Мексике, не знали о ваших связях с Че? Не просили интервью?
— Просили. Первый вопрос, на который мне пришлось отвечать после его гибели: он или не он? При этом мне показывали фотографии, сделанные после расстрела. Помню, я твердо отвечал мексиканским журналистам: не верю, что это Че. Он был совсем не похож на себя на снимках. Позднее, честно говоря, я получил объяснение тому, почему я его не узнавал. Оказывается, перед отправкой в Боливию Че Гевара был представлен членам кубинского политбюро, то есть людям, которые его прекрасно знали, в качестве испанского коммерсанта, и никто его не узнал.
— Он изменил внешность?
— Да, сделал пластическую операцию и изменил голос. Он должен был быть неузнаваемым, ведь ехал в Боливию нелегально. Так что ничего удивительного, что я его на этих фотографиях не узнал.
— ЦРУ приложило руку к его гибели?
— ЦРУ охотилось за ним давно. Когда были обнаружены первые признаки присутствия партизанского отряда в Боливии, у них возникло подозрение, что это мог быть он. Кстати, их подозрения подтверждал и тот факт, что во всех аптеках партизаны просили лекарства против астмы. У Че была астма. Была организована настоящая охота. Я бы сказал, что гибель Че стала результатом совместной акции ЦРУ и боливийских военных. Расстреливали, собственно, боливийцы. А "интеллектуальное авторство" — за США и ЦРУ.
— В какой момент вы поверили в то, что он убит?
— Через несколько дней, когда стали известны имена людей, которые вместе с ним погибли, и имена тех, кто ушел от преследования. Кое-кого из них я знал.
— Кубинцы все эти годы пытались найти останки?
— Они никогда не прекращали поиски. Кубинцы — народ въедливый. Насколько мне известно из публикаций, очень многие из тех, кто повинен в гибели отряда Че, уже понесли свое наказание. Думаю, к этому причастны кубинцы и друзья Кубы в Латинской Америке.
— Че Гевара не утратил своей притягательности за все эти годы...
— Да, как фигура несогласия, борец с несправедливостью. И не утратит. Образ Че всегда будет крайне притягательным. Если я приеду, скажем, в Сорбонну и скажу, что хочу прочесть лекцию про Че Гевару, то соберу тысячную аудиторию. Уверен. И буду рассказывать им то, что говорю вам сейчас.
— Вы уже рассказывали?
— Никогда.