Послезавтра на Воробьевых горах пройдет грандиозное шоу Жан-Мишеля Жарра "Москва. Дорога в ХХI век". В отличие от Парижа, Лондона, Хьюстона и Пекина в Москве всю тяжесть видео- и лазерной проекции примет на себя один-единственный объект — здание МГУ. По мнению Жан-Мишеля Жарра, это не просто одна из самых восхитительных построек, которые он когда-либо где-либо видел: "Университет — символ истории, культуры и связи прошлого с будущим". С ЖАН-МИШЕЛЕМ ЖАРРОМ беседует наш корреспондент ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
--Жан-Мишель, вы — сын Мориса Жарра. Как складываются отношения в семье, где есть два профессиональных композитора, к тому же столь непохожих друг на друга?
— Мы действительно одна семья, но между его и моими сочинениями существует довольно большая разница. Мой отец всю жизнь специализировался на музыке для кино. В вашей стране, кажется, довольно хорошо знают фильмы, где звучит его музыка.
Поэтому раз уж речь зашла о нас обоих я готов сформулировать принципиальное отличие одного Жарра от другого. Отец всю жизнь имел дело с готовыми, кем-то до него "сочиненными" визуальными образами. В моих же сочинениях музыка делается как бы безотрывно от всего того, что образует внешнюю, видимую сторону шоу (надеюсь, после московского спектакля вы сами это поймете). Выходит, я делаю нечто обратное.
Хотя, должен признаться, непосредственно во время сочинения музыки у меня в голове, как правило, еще не бывает никаких конкретных "картинок". Все это лазерное, видео- и прочее оформление сначала носит невыраженно-абстрактные очертания. Иными словами, на первом этапе я действую, как любой другой академический композитор, который пишет музыку как таковую. А потом превращаюсь в кого угодно — в художника или инженера.
— Ваша первая запись называется "La Cage". Это имеет какое-то отношение к лидеру американского музыкального радикализма Джону Кейджу?
— Да, конечно. Я встречался с Кейджем несколько раз еще в те годы, когда был студентом музыки в Париже. Я был очень им увлечен. Ведь он первый изобрел такие способы музыкальной коммуникации, где учитывается слышимое, видимое и читаемое. На мой взгляд, в знаменитой пьесе "4`33" он замечательно подменил слышимое видимым. В общем, мой первый сингл назван его именем, потому что в какой-то мере для него и был написан.
— Кто из более поздних американских композиторов вам близок?
— Больше кого-либо люблю минималистов. Я хорошо знаком с музыкой Стива Райха, Терри Райли. Но то, что я скажу сейчас, может показаться парадоксальным: не думайте, что, работая с электроникой, я не в состоянии отдать предпочтение живому, а не синтезированному звуку. Если уж я заговорил о Райли и Райхе, сознаюсь, что гораздо больше нежности испытываю не к электронным композициям Райха, а к акустическим сочинениям Райли. В свое время я даже специально взял у него несколько уроков.
— Вернемся в Европу. Долгие годы империей электронной музыки не только в Париже, но и во всей Европе был знаменитый IRCAM (Институт исследования и координации музыкально-акустических проблем), созданный в 1975 году Пьером Булезом как подразделение Центра Помпиду. Как вы относитесь к этому учреждению?
— Вообще-то сам я учился в музыкальной школе "Риверсайд". Но основоположниками IRCAM были как раз те люди, которые так же, как и я, заканчивали "Риверсайд" (разумеется, раньше меня).
С моей точки зрения, IRCAM — это элитная школа. Она ориентирует композитора на занятия с электроникой как бы в отрыве от всей окружающей жизни. Она отдалена от мира и рождает у серьезных музыкантов глубоко ложное отношение к электронике, как к некоему лабораторному идолу. Эти принципы противоположны работе, которую провожу я. Хотя я по-своему развиваю мысль Булеза о том, что проблема современной музыки — это проблема величины зала.
— Во многих ваших сочинениях активное общение со слушателем начинается прямо с заголовка: например, "Rendez-vous" (1986). Но внешне в своих шоу вы напоминаете одинокого человека, потерявшегося в море людей и в скоплении компьютерной аппаратуры. Какие чувства вы испытываете во время своих выступлений?
— Моя позиция основана на том, что музыка — это основополагающая коммуникация между людьми. Мне очень нравится чувствовать себя частью огромной массы, частью публики. Именно поэтому, когда я играю на открытом воздухе и ощущаю себя частицей чего-то несоизмеримо большего, чем я сам, мною овладевает совершенно фантастическое, ни с чем не сравнимое ощущение.
У меня на концертах работают сотни людей, но они невидимы. А я играю один в свете прожектора, окруженный огромной аудиторией. Это — мегапроцесс, это — глобальные ощущения.
— Но ведь вы не всегда имели дело только с грандиозными масс-медийными перформансами. В 1971 году вы написали балет "AOR", который шел на сцене Парижской оперы. Что тогда для вас было важнее: факт звучания электроники в "консервативном" учреждении или что-то еще?
— Для меня это был очень большой вызов: войти в здание Парижской оперы, где всегда играли классическую музыку, где выступали известные классические музыканты, с собственной концепцией балетной музыки, да еще в электронном звучании.
Что касается балета, я всегда интересовался им: балет визуален, пластичен и способен выдерживать любую звуковую нагрузку. Признаюсь, у меня есть мечта — так или иначе поработать с русским классическим балетом.
— Значит электроника для вас — это все-таки средство революционного переустройства мира. А вот в мае нынешнего года, когда в Москву приезжал Кронос-квартет, мне показалось, что эти ребята обросли электроникой только для того, чтобы их акустическая ситуация была максимально близка к эталону — студийной записи. Что вы думаете об этом?
— Я-то делаю как раз обратное. Я не подстраиваюсь на одни и те же "идеальные" децибелы в географически разных местах. У меня замысел, композиция всегда полностью сливаются с ландшафтом. То, что я делаю сейчас, довольно конкретно связывается со зданием МГУ, с Москвой, с ее историей. Мне важно, чтобы любой мой проект был по-своему единичен, чтобы я никогда не повторялся.
— ...поэтому в 1983 году сразу же после того, как ваш альбом "Music for Supermarkets" прозвучал по радио, вы уничтожили его мастер-тейп, а единственную копию выставили на аукцион?
— Вы прекрасно знаете обо всем, что я делаю! Это была в некотором смысле провокация против западной музыкальной индустрии и своего рода коллективный проект, в котором кроме меня участвовали еще несколько музыкантов и художников.
Но вообще-то я действительно не люблю повторяться. И, уверяю вас, концерт, который пройдет в Москве, тоже будет неповторимым.