70-е годы для Вячеслава Никонова были весьма бурными. Он учился на истфаке университета, откапывал археологические ценности во время летней практики, разгружал бананы на овощной базе, пил пиво в "Бородавке" и "Гегемоне" (по призванию) и водку на комсомольских сборах (по необходимости), а также посещал футбольные матчи и смотрел все фильмы московских кинофестивалей. На почве любви к кино Никонов даже одно время мечтал стать актером. Причем не простым, а героем-любовником. Но семейные гены все же победили: его отец всю жизнь профессионально изучал историю, а дедушка — Вячеслав Молотов — ее делал. В результате страна, возможно, потеряла героя-любовника, но зато приобрела политика — сегодня Вячеслав Никонов возглавляет общественный фонд "Политика".
Рассказывает ВЯЧЕСЛАВ НИКОНОВ.
В 70-м я закончил восьмой класс и решил отпраздновать это дело — пошел на футбол. Играли наши со сборной мира — это был прощальный матч Льва Яшина. Билетов, конечно, не достать. Но мне повезло — моя тетушка заведовала кассами в Лужниках. Так что я ходил на все интересные матчи и на первые игры наших с канадцами в том числе. А билеты с рук туда стоили, между прочим, 10-20 рублей. Атмосфера на этих матчах была потрясающая. Стадион битком — 100 тысяч человек, все орут, я тоже ору: "Советский Союз! Советский Союз!" После матча самое главное было — чтобы тебя не затолкали по дороге в метро. Говорят, были случаи — кого-то давили.
Не менее популярным зрелищем в те годы стали кинофестивали. О, это было страшное дело — доставать туда билеты. Если повезет, удавалось достать абонемент в Дом кино. Всегда мы ходили в Дом ученых, поскольку у родителей туда был свободный вход. Вообще надо было набирать как можно больше абонементов — например, в кинотеатр "Ереван" какой-нибудь, — чтобы потом менять парные фильмы на что-то другое. За один сеанс показывали два фильма, но знающая публика приходила ко второму, потому что вначале обычно шло что-то из Туниса или Марокко, а потом обязательно французский или американский фильм. Фильмы часто не досматривали до конца, потому что надо было бежать в другой кинотеатр. В результате таких перебежек за один день удавалось посмотреть четыре, а то и шесть фильмов. Причем моя мама как большая поклонница фестивалей бегала гораздо больше меня. Так что за две недели мы смотрели фильмов гораздо больше, чем за целый год до этого.
Мне в то время страшно нравились Катрин Денев и Лоуренс Оливье. На почве любви к кино я одно время всерьез хотел пойти во ВГИК на актерский. Причем представлял себя только в амплуа героя-любовника. Родители, конечно, к этой моей идее относились с юмором, и в конце концов здравый смысл победил — я пошел на истфак МГУ.
Сделать выбор в пользу истфака, а не МГИМО, как я первоначально хотел, меня убедил отец. Он в свое время тоже закончил истфак, а потом преподавал в МГИМО и считал, что в университете дают более фундаментальное образование. Конкурс туда в то время был 20 человек на место. И если история у меня шла легко, то с русским и английским были проблемы. Особенно с русским — сочинения я писал очень невнимательно, буквы все время пропускал. Так что пришлось нанимать репетитора. А с английским помогла Агата Кристи. Дело было так. Учился я в английской спецшколе в Сокольниках. Это была вообще первая спецшкола в Москве. И хотя располагалась она довольно далеко от нашего дома на Грановского, с первого класса я ездил туда один (ездить вместе с сестрами было ниже моего достоинства). Преподавали там очень сильные учителя — авторы учебников, по которым училась вся страна. Но даже это не помешало мне иметь твердую тройку по английскому. Но в 9-10 классах нам стали задавать на дом Агату Кристи — на английском, разумеется. Я увлекся и как-то незаметно для себя выучил язык. Школьный экзамен я сдал на четверку. Но, как оказалось, для университета это было более чем достаточно. На экзамен по языку я пришел с толстенным толковым английским словарем. На преподавателей это произвело неизгладимое впечатление. В общем, все экзамены я сдал на пятерки и получил повышенную стипендию — 46 рублей.
На своем курсе я считался корифеем не только по английскому, но и по спорту. Дело в том, что на истфак принципиально не принимали спортсменов. В результате, когда на межфакультетские соревнования по хоккею надо было выставлять команду, с трудом набиралась одна пятерка. Так что за университет по спорту я отдувался по полной программе — играл и в футбол, и в хоккей, и стометровку бегал. Правда, какая-то подготовка у меня была — все детство гонял в хоккей и футбол как подорванный. Мне повезло — родительское воспитательское вдохновение на мне благополучно иссякло. В отличие от сестер, которые получили по полной программе — и языки, и музыка, — на меня в этом смысле махнули рукой. Хотя петь я люблю и делаю это с удовольствием.
Из-за интенсивных занятий футболом обувь на мне горела. Но в начале 70-х уже стали появляться первые кроссовки — чешские. Их иногда выбрасывали в "Военторге". Правда, на них надо было попасть, а если попадешь, то быстро брать. Другое дело джинсы — в магазинах их, разумеется, не продавали. Но в нашей семье за одежду всегда отвечали женщины. Мама и две сестры были буквально погружены в мир моды. Это была целая система — кто-то привозил вещи из-за границы, потом их продавали или меняли. Поносишь вещь месяц, а потом меняешь ее на что-нибудь другое. Свободных денег, чтобы покупать все подряд, у нас особо не было. Мама получала 120 рублей в Институте всеобщей истории. Отец — 300 после того, как в 1970-м ему наконец разрешили защитить докторскую.
Диссертация была готова еще в 1957-м, но после разоблачения "антипартийной группировки", к которой причислили и Молотова, отца уволили из МГИМО и из журнала "Коммунист", где он заведовал отделом. С большим трудом ему удалось устроиться в Институт мировой экономики. После этого вся наша семья стала невыездной. Отец смог поехать за границу только при Горбачеве, а маму так ни разу никуда и не выпустили. Помню, когда мне нужно было ехать на стажировку в Америку (я специализировался на истории США), меня вызвал товарищ из КГБ и долго объяснял, почему я не могу туда поехать — оказывается, за границей против меня готовится множество провокаций. Вообще о прошлом деда мне напоминали постоянно — на каждом экзамене по истории КПСС обязательно задавали вопрос по "антипартийной группировке".
После экзаменов и в день стипендии мы обязательно шли пить пиво. У нас было три любимых точки со своими кодовыми названиями: "Бородавка" — стеклянный павильон на Ленгорах, "Тайвань" — маленькая забегаловка рядом с большим китайским посольством и "Гегемон" на улице Строителей. "Гегемон" была самая демократичная пивная — там стояли пивные автоматы, в которых, правда, никогда не было кружек, так что тару (чаще всего банки) приходилось приносить с собой. В "Гегемоне" часто устраивались соревнования — кто больше выпьет. Местные герои выпивали кружек по 20. Я в этих соревнованиях не участвовал — конституция не та.
По водке соревнования не устраивались, но пить приходилось тоже много. Ни одно заседание комитета комсомола не обходилось без выпивки. А я был секретарем курса, так что хочешь--не хочешь надо было соответствовать. Это было очень тяжело, особенно во время комсомольской учебы где-нибудь в подмосковных пансионатах. Каждый из нас брал с собой туда по две бутылки водки, но она заканчивалась в первый же день, так что приходилось слать гонца. Целыми днями пили, а по ночам резались в преферанс. Скажу честно, так много, как в те комсомольские годы, я никогда больше в жизни не пил. Однажды к нам на учебу приехал секретарь комитета комсомола факультета и, увидев все это безобразие, объявил: "Завтра все бегут пять километров на лыжах". Что делать, приказ комсомольского вожака — закон. Утром опухший от выпитого народ кое-как встал на лыжи. Первым пришел один из наших активных комсомольцев. Но на финише его вырвало прямо на секретаря факультета. Тот, утершись, произнес: "Вот это люди, вот это комсомольцы — ведь все пять километров терпел!"
Правда, благодаря именно комсомолу я попал на телевидение — в только появившуюся тогда передачу "Что? Где? Когда?". Захожу однажды в комитет комсомола, а там женщина: "Хотите участвовать в передаче?" Я, конечно же, согласился. К своему образу на экране я относился очень серьезно: перед каждой съемкой ходил в "Чародейку". Я и сейчас туда хожу, причем к тому же самому мастеру. А в передаче я принимал участие два года — пока однажды ко мне не подошел парторг факультета и не сказал: "Вы же преподаватель, такой серьезный человек, а занимаетесь таким несерьезным делом". Так я с телевидения и ушел, не дождавшись пика популярности и самой передачи, и игроков. Жизнь в лице парторга опять развела меня и с экраном, и с возможной зрительской любовью. Видимо, действительно не судьба.
Записала СВЕТЛАНА Ъ-СМЕТАНИНА