Год при Путине

 
       31 декабря исполнится ровно год, как страна живет при новом президенте. Поднимая бокалы под бой кремлевских курантов, даже самые чуждые политике граждане почувствуют, что в стране что-то изменилось. Но вот что именно, не поймет, пожалуй, никто из тех, кто увидит на телеэкране реющий под музыку Александрова бело-сине-красный триколор.

Итак, что же, собственно, изменилось за год?
       Во-первых, у страны появился новый хозяин. Не в том смысле, что президента Ельцина сменил президент Путин (это фактически произошло еще летом 1999 года, когда будущий президент только стал и. о. премьера). Но только в минувшем году хозяевами страны перестали быть те, кто давно уже считал ее своей неотъемлемой собственностью,— олигархи.
       Олигархии больше не существует ни в варианте 1996 года, когда Кремль балансировал между интересами нескольких крупнейших бизнес-структур, ни в варианте 1999 года, когда Кремль рука об руку с дружественными олигархами боролся против недружественных. (Собственно, теперь понятие "дружественный олигарх" вообще можно считать устаревшим: он либо дружественный, либо вообще не олигарх.) Ее больше вообще не существует — во всяком случае, в привычном понимании этого слова. На то, чтобы отобрать страну у олигархов, ушло гораздо меньше времени, чем у них в свое время на то, чтобы ее заполучить.
       Теперь крупный капитал уже не управляет страной посредством президента, а лишь робко предлагает президенту поруководить им. "Олигархи позиционировали себя как элита. Но общество не воспринимает элиту. Она должна вести себя лучше",— как-то посетовал Владимир Потанин. Тех, кто думает иначе, просто просят удалиться. Особо непонятливых удаляют. Впрочем, таких довольно мало.
       Во-вторых, с политической сцены страны были сметены региональные элиты. Кремль уже продемонстрировал, что способен с легкостью избавиться от неугодных глав регионов в ходе выборов. А вскоре он получит возможность и отстранять от должности тех, кто не оправдал доверия. От региональной вольницы, подкрепленной депутатской неприкосновенностью, не осталось и следа.
 
       Губернаторы, которые еще год назад считали себя вершителями судеб страны и снисходительно присматривались к кандидатурам потенциальных президентов, теперь в пожарном порядке переписывают законы своих республик, краев и областей, чтобы поспеть привести их в соответствие с федеральными точно в отведенный им срок. Сочтены и дни Совета федерации как самостоятельного органа, состоящего из избранных населением губернаторов и спикеров законодательных собраний. После этого гордо именовавшие себя сенаторами чиновники должны окончательно превратиться в хозяйственников областного масштаба, работающих под бдительным присмотром полпредов избранного ими президента.
       В-третьих, в стране не стало политической оппозиции. До конца прошлого года главной и, пожалуй, единственной оппозиционной силой в буквальном смысле этого слова была Госдума. Что, кстати, в некотором смысле было на руку Кремлю: отсутствие реформ, экономические и любые прочие неурядицы можно было с легкостью оправдать невменяемостью думского прокоммунистического большинства.
 
       Нынешняя Дума не может претендовать не только на роль оппозиции, но и на роль сколько-нибудь серьезной политической силы. За год она не смогла принять ни одного более или менее серьезного закона, который противоречил бы интересам президента, и ни разу не отказала президенту в принятии закона, который тот считал сколько-нибудь важным.
       Суммируя все это, можно обозначить результат так: расклад политических сил в стране стал абсолютно иным. Политиков больше нельзя примитивно делить на демократов и коммунистов, как это было почти все годы при Ельцине. Теперь линия раздела проходит между теми, кто за Путина, и теми, кто против. Доля последних исчезающе мала.
       Простое перечисление того, чего в России не стало, выглядит впечатляюще. Настолько, что трудно представить, что все это можно было сделать за какой-то год. Логично задаться вопросом: как это удалось?
       
 
       Многие склонны объяснять это так: просто к 2000 году общество созрело для данного конкретного типа руководителя. Считается, что люди устали от демократической вседозволенности, которая обрушилась на них вместе со всеми ужасами рыночной экономики и "шоковой терапией", и нуждались в молодом, физически здоровом, жестком президенте, способном навести порядок во вверенной ему стране.
       Однако не стоит забывать, что буквально за несколько месяцев до того, как российский избиратель вообще впервые услышал фамилию Путин, столь же востребованным считался экс-премьер Евгений Примаков. А потом, когда услышал-таки об этой кандидатуре (в конце длинного списка, после фамилий Черномырдин, Лужков, Степашин), то сначала очень сильно смеялся. Да и к появлению Ельцина тот же самый народ был очень даже готов. И к Горбачеву. И к Хрущеву. И к Сталину. (По большому счету в XX веке не совсем готовым русский народ проявил себя только по отношению к Ленину. Об этом можно судить хотя бы по тому количеству населения, которое большевикам пришлось физически истребить.) Так что если что и изменилось в стране за последние годы, то только не народ, который по-прежнему готов ко всему.
       Правильный ответ на вопрос о невероятной успешности нового президента, скорее всего, следует искать в словах, которые как-то обронил один из бывших ельцинских и нынешних путинских приближенных: "Мы даже сами не осознавали, каким огромным ресурсом власть обладает просто по определению! Да если бы нужно было, мы еще десять путиных могли сменить на посту премьера и всех их спокойно 'раскрутить' в преемники — никто бы не пикнул! Просто надо было не сомневаться в силе власти".
 
       В принципе привести в действие этот мощнейший властный ресурс ничто не мешало и раньше, еще до того, как был найден Путин. И он наверняка был бы использован, если бы не Борис Ельцин.
       Энергии первого президента России хватило лишь на то, чтобы захватить власть, удержать ее в боях с внутренней оппозицией и гарантировать населению гражданские свободы (свободу слова, свободу вероисповедания, свободу въезда-выезда из страны и т. д.). На то, чтобы довести до конца экономические реформы и структурировать политическое устройство страны, Ельцина уже не хватило.
       Вместо этого были перманентные олигархические войны, судорожные формирования партий власти к каждым новым выборам, заигрывания с губернаторами и цикличный выброс всех ярких политиков, которые могли бы в перспективе претендовать на верховную власть. В результате посвятивший всю свою жизнь борьбе за власть политик в конце концов эту власть, по сути, потерял, поскольку был уже просто не в состоянии самостоятельно контролировать процессы, происходящие даже в его собственном окружении.
 
       И именно его окружению эта беспомощность была очевиднее всего. Поэтому оно и придумало Владимира Путина.
       С этим нельзя не согласиться — Путиным Путина сделала мощнейшая пиаровская машина. Именно она позволила превратить чеченскую войну из ельцинского позора в гордость путинской эпохи (причем войну ничуть не менее кровавую и ничуть не более победоносную, чем война 1994-1995 годов). Именно она убедила в марте этого года избирателей в том, что Путин — единственная надежда России. Именно она создала образ президента, который знает, что делать, и делает это.
       
       А что он, собственно, знает и что, собственно, делает? Что означают для страны усмирение губернаторов и олигархов, утверждение старого гимна и грефовской программы?
       Большинство граждан убеждены в том, что ответ на этот вопрос существует. Другое дело, что каждый интерпретирует президентские действия так, как умеет. Более того, каждое действие тут же проецируется в будущее, и на основании этого делается вывод о том, куда идет Россия. Эмоциональная оценка этого пути зависит от политических пристрастий оценщика. Например, борьба Путина с Гусинским и НТВ однозначно воспринимается как начало искоренения всякого инакомыслия в СМИ. Только одна часть народа, тоскующая по прошлому единообразию, потирает руки от удовольствия, вторая горестно заламывает их, прощаясь со свободой слова, а третья, прагматическая, считает, что все дело в личной неприязни президента к опальному олигарху: добьет, мол, его, и этим все дело и ограничится.
       То же самое происходит и с другими политически значимыми действиями Путина.
 
       В музыке Александрова одни видят обещание восстановить советскую власть и в зависимости от собственных политических устремлений восторгаются этим или ужасаются. Другие считают это вполне допустимым (если не гениальным) компромиссом, позволившим России обзавестись законными гербом и флагом.
       В путинской патриотической риторике можно усмотреть и нормальное желание вернуть России былую любовь собственного народа, и возврат к временам железного занавеса.
       
       Есть конечно, официальные разъяснения: все это делается для того, чтобы Россия стала уважаемой, цивилизованной страной с более или менее рыночной экономикой, исполняемыми законами, свободными и сытыми гражданами. Но о том, кто такой мистер Путин и как он на самом деле представляет себе будущее России, по-прежнему ничего не известно. Точнее, известно ровно столько, сколько и год назад. И Путин — сознательно или бессознательно — не дает это узнать.
       Ведь если приглядеться повнимательнее, то выяснится, что ни одно действие Путина пока не доведено до абсолютного конца. Губернаторы построены, но не все. Кремль смог снять с выборов Александра Руцкого, но не смог Юрия Лодкина. На НТВ давят, а "Итоги" по-прежнему выходят. Вроде начали сажать олигархов, но не всех, а выборочно. Армия и спецслужбы становятся чуть ли не главной движущей силой общества, но ту же армию Путин сокращает — чего, кстати, так и не удалось сделать Ельцину.
       И так во всем. Одним — Александрова, другим — триколор. Одним — великую державу, другим — либеральную экономику. Гимн — налево, Греф — направо.
       То же самое во внешней политике. Достаточно вспомнить схемы нескольких заграничных визитов Путина. В либеральную Англию — через лукашенковскую Белоруссию. На саммит на Окинаву — через Китай и Северную Корею. В Канаду — через Кубу. Путин все время рыскает. И из этих метаний невозможно сделать однозначный вывод, когда и какое направление станет постоянным. Может быть, вовсе никакое.
 
      А может быть, все политические преобразования уже закончились. Ведь в Кремле отдают себе отчет в том, что очень скоро так ценимый там "кредит доверия" народа может быть исчерпан. Срок приблизительно известен — весна будущего года, когда затихший под напором нефтедолларов экономический кризис снова даст о себе знать. Потому Кремль так и торопится успеть сделать как можно больше за этот год. Он пытается обезопасить себя, успеть создать новый, механистический запас прочности под Путина взамен ненадежного послеельцинского "кредита доверия". Иными словами, вполне возможно, что власть преследует чисто оборонительные цели. Такое объяснение ничем не хуже других.
       
       Окончательного ответа на главный вопрос, какова истинная цель преобразований, которые принято называть путинскими, в природе не существует. Бессмысленно сейчас спрашивать, куда идет страна, просто потому, что в 2000 году страна никуда не шла. Пока можно констатировать только одно: ей пытались придать форму, то есть именно то, чего не было при Ельцине. Когда эта форма будет создана, в нее можно будет залить все что угодно — от командно-административной экономики до либеральной, от демократии западного типа до кровавой диктатуры.
       Что именно в нее будет залито, мы узнаем только в 2001 году, когда изменившаяся ситуация в экономике неизбежно поставит Путина и его окружение перед окончательным политическим выбором.
       
       АНТОНИНА ЛЕБЕДЕВА, ВЕРОНИКА КУЦЫЛЛО
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...