Завершился очередной, восьмой по счету "Кинотавр". Как и в прежние годы, он состоял из двух конкурсных разделов — открытого российского и международного фестивалей. Однако в традиционный расклад на сей раз вкралась существенная поправка. Если в зарубежной программе по-прежнему состязались дебютанты, то отечественная секция после долгого перерыва вновь допустила к себе фильмы экс-союзных республик. Последнее обстоятельство явно пошло фестивалю на пользу — может быть, впервые за несколько кризисных лет наше собственное кино оказалось интереснее привозного.
"Кинотавр-97" начинался нервно. Отсутствовал привычный размах, незаметно переходящий в помпезность. Старожилы сочинской тусовки сетовали на скудность рядов статусной богемы, паникеры убеждали, что у организаторов нет ни копейки и с минуты на минуту всех участников распихают по самолетам и увезут обратно в Москву. Накладки по ходу воспринимались катастрофами, а количество бутербродов на банкетных столах — знаком неминуемого конца.
Особую остроту интриге придало отсутствие в Сочи Марка Рудинштейна. Ровнехонько к началу фестиваля поспел свежий выпуск "СПИД-инфо", где в интервью Дарье Асламовой основатель "Кинотавра" заявил, что не позже, чем через месяц, он ждет заказной пули в спину. Признание оживленно комментировалось. Одни утверждали, что Рудинштейн ушел на дно, другие — что он безвылазно сидит в Москве и с трагическим достоинством приговоренного дона целыми днями режется в нарды с личной охраной.
Слухи оказались преувеличены. Хотя Рудинштейна не было ни на открытии, ни на закрытии праздника, все прочие атрибуты торжества — гала-концерт в сочинском цирке или ритуальный футбольный матч — остались соблюдены. При этом эхо скандального интервью неожиданно отозвалось в конкурсе открытого российского фестиваля. Едва ли ни в каждом втором фильме присутствовал мотив заказного убийства, рассмотренный под разными жанровыми ракурсами и с различных авторских позиций.
После "Кинотавра" и впрямь кажется, что постсоветское кино, так долго блуждавшее в поисках "героя нашего времени", обрело его в образе "человека с ружьем". В "Шизофрении" Виктора Сергеева он втянулся в формулу политического поп-триллера, когда подневольный зек вынужден стрелять по сильным мира сего. В украинско-французском "Приятеле покойника" Вячеслава Криштофовича, напротив, существовал по законам лирической "новой волны", где границы жанра и события как будто размыты эстетикой городского "роуд муви". В "Бесноватых" Владимира Сухореброго покушение и наказание стали поводом для весьма претенциозного арт-кино в полузабытой стилистике Тарковского, а в молдавском "Танго над пропастью" Игоря Талпы бывший офицер, не от хорошей жизни переквалифицировавшийся в наемного гангстера, испытал на себе всю тяжесть известной истины о силе зла, что вечно совершает благо.
Столь разнообразная окраска героя и темы свидетельствует о многом. О том, например, что порожденные отечественным криминалитетом мотивы смерти и убийства перестали быть чем-то экзотичным. Чем-то, требующим либо заемного жанрового стереотипа, либо однозначной оценки (взыскующий акцент содержался, пожалуй, только в "Шизофрении", что и обрекло создателей на утомительную гражданскую дискуссию). Более того, "Три истории" Киры Муратовой и состоявшаяся в рамках "Кинотавра" уникальная ретроспектива Александра Сокурова (его "Мать и сын" демонстрировались в конкурсе, получили приз ФИПРЕССИ и награду гильдии кинокритиков) при всем необыденном отношении к смерти не показались чем-то из ряда вон выходящим, пережатым или чересчур "авторским". И наоборот — потоки крови в погромной сцене фильма Дмитрия Астрахана "Из ада в ад" не заслонили ловкости, с которой режиссер жонглирует низовыми клише в любом количестве и в любом наборе.
Главный приз получил "Брат" Алексея Балабанова. Награда за лучшую мужскую роль досталась Сергею Бодрову-младшему. Конечно, при наличии в конкурсе абсолютного кино Муратовой и Сокурова решение жюри во главе с Владимиром Хотиненко можно оспаривать. Но с точки зрения непридуманного хода состязания с ним следует согласиться. Специфика, интрига и в результате главное достоинство домашней секции "Кинотавра" на сей раз заключались в том, что обнаружили не столько индивидуальные победы, сколько ход некоего общего процесса. Фильм Балабанова вобрал его наиболее характерные черты. Не только потому, что показал очередную вариацию смерти по вызову. И не только потому, что вывел героя-киллера из-под спуда общеморальной риторики. Обласканный "Брат" активнее других занялся поисками новой реальности, еще не устоявшейся, пластичной, одинаково ускользающей и из-под жанровой определенности, и из-под слишком твердой авторской руки.
Новая реальность и ее обитатели еще не выработали язык собственного описания. Их трудно увидеть в рамках какой-то ключевой эстетики или завершенной истории. Может быть, поэтому многие авторы-конкурсанты предпочли этюдную палитру, калейдоскопическое строение сюжета, вставные эпизоды, череду моментальных наблюдений и встреч, будь то загримированное под фронтовой репортаж "Кладбище грез" Георгия Хайндравы или памятный еще по шестидесятническим "фильмам о хороших людях" маршрут городской одиссеи врача "скорой помощи", переживающего "Кризис среднего возраста" в режиссерском дебюте Гарика Сукачева, или похождения беглого Котенка из одноименного фильма Ивана Попова. Линейное повествование сменилось новеллами, авторскими эссе, как в тех же "Трех историях" или явно недооцененном, обаятельно-тусовочном "Странном времени" Натальи Пьянковой, где режиссер как будто экранизирует байки, рассказанные приятелями.
Еще недавно казалось, что "новая волна" в нашем кино никогда не наступит. Собранная в Сочи продукция минувшего съемочного сезона оставляет надежду на то, что она все-таки поднимется. Пока, правда, речь идет еще только об эскизах будущего портрета времени. Но для того, чтобы портрет вышел похожим, требуется, как известно, немалая подготовительная работа.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ