Фотокор Наталья Медведева: мне хотелось, чтобы мои снимки помогли остановить войну
Чечня на World Press Photo
В выставке World Press Photo-97 участвовали профессиональные фотографы из более чем ста стран мира. В Москве было представлено 195 работ-победителей, отобранных международным жюри. Центральным сюжетом для фотографов из разных стран по-прежнему остается война. О специфике работы российских и западных фотокоров на театре военных действий рассказывает фотокорреспондент НАТАЛЬЯ Ъ-МЕДВЕДЕВА, побывавшая в Чечне семь раз.
Есть фотографы, которые лезут в самую гущу, и другие, которые не лезут. Это зависит от человека, а не от национальности. Я работала в Чечне с одним французом. Я ему говорю: "Давай поедем туда — там сейчас будут пленных менять". А он мне: "Ты что, с ума сошла — там же бомбят. Нет, не поеду. У меня каски нет, нет страховки". А мы ехали за этими кадрами. Я поехала и сняла пленных, которых меняли. А еще троих пленных мы просто украли.
Рейтеровцы работают всегда в самых горячих местах. У них, правда, бронированная машина. От пуль она, конечно, защищает, но если пальнут из миномета или из танка — броню пробьет.
Оплата работы иностранных фотокорреспондентов несравнима с нашей. Из-за этого у русских журналистов множество проблем. Я первый раз поехала в Чечню в командировку — мне дали всего $100. Вторая командировка была — я вообще автостопом ездила. Денег на машину нет. Случается какое-нибудь событие, а меня западные фотографы не берут — я для них конкурент. Да я и сама лишний раз не прошусь — знаю, им неудобно мне отказывать.
Надо иметь хорошую, но подержанную оптику — чтобы удобно было снимать, но в то же время не очень жалко, если разобьют. Один раз, когда по машине, в которой мы ехали, стреляли из самолета, я на ходу выскочила и повредила объектив, который был у меня в кармане. А объектив стоил $550. По приезде у меня купили несколько карточек по $20. Я не оправдала даже свой аппарат. В следующий раз поехала и не лезла уже так на рожон. Зачем я буду тратить свою личную аппаратуру? Иностранцы работают — знают, за что. Они не будут свои снимки по $20 продавать. Они имеют $7-10 тыс. с каждой журнальной публикации. Если бы я знала, что мне будут платить такие деньги, я бы совсем по-другому работала, клянусь. Конечно, есть и патриотизм, есть и жалость. Но когда нет денег — приходится гораздо серьезнее все просчитывать.
Страховку желательно иметь. Вот меня в Буденновске ранили (а я поехала за свой счет) — значит, сама и виновата. Так и не заплатили. А когда происходит событие — нет времени, чтобы страховаться. Надо вскакивать и лететь туда. Все командировки в Чечню у меня и были такие — вскакиваешь и летишь.
Первые поездки были очень эмоциональными. Мне было очень страшно. У меня происходящее в голове не укладывалось. Хотелось просто кричать. Снять что-нибудь такое, чтобы люди ахнули и чтобы это все остановилось. Мне хотелось принести какую-то пользу — пусть бы хоть один человек спасся, пусть на один час раньше, на десять минут раньше война остановится и кто-то жив останется. А потом не то что привыкла — привыкнуть к этому нельзя,— а как-то руки опустились. И я изнутри узнала, что война — это бизнес. Для всех. А мирные жители никому не нужны.
Я была поражена отношением к журналистам со стороны чеченцев. Конечно, что ты фээсбэшник — это тебе каждый скажет. Я уже соглашаюсь теперь — да, фээсбэшник, только отойди и не мешай работать. А они когда видят, что ты работаешь, стараются помочь. Придут, скажут: там вот случилось то-то, поезжай поснимай.
Например, была бомбежка. Пока я доехала, трупы все разобрали, начали их обмывать. Убили девушку 20 лет, и сестра ее 25-летняя над ней плачет. Я стою, думаю: снимать или не снимать? Но снимать надо — я же работаю. А она мне кричит: "Ты, русская, твои братья убили мою сестру, а ты пришла сюда снимать, как я плачу". А женщины вокруг ее успокаивают: "Пусть снимает, пусть все видят, какое у нас горе". Если бы я была на ее месте, я бы набросилась с кулаками, чтобы выплеснуть свое горе. А они хотят, чтобы это опубликовали, чтобы люди ужаснулись.
И к западным журналистам чеченцы так же относятся. Показывают им все, объясняют. Так же вымоют на ночь сапоги, так же накормят. Все мои поездки возможны только благодаря людям. Я вспоминаю, как ездила автостопом. Одна, "тормозила" машины в любое время. И вот этот чеченец меня везет к какому-нибудь своему троюродному брату, говорит: "Отвези ее, а то вдруг с ней что-то случится". А я с ним 10 минут всего знакома!
В последний раз в Чечню я ездила от "Коммерсанта-Daily", и мне дали денег на машину. Когда меня знакомые боевики встречали на машине, говорили: "Вот это да! Какая ты стала крутая!"
Я привыкла работать "с обратной стороны". В начале войны все снимали со стороны чеченцев. Я хотела быть не в куче журналистов, а в куче неизвестного. Потому что с российской стороны кроме ФСБ и МВД никто не снимал. Я звоню в Министерство обороны, говорю: "Я хочу попасть в нашу действующую военную часть". "Нет,— отвечают,— это невозможно". В конце концов получаю аккредитацию, еду туда. Приезжаю к нашим войскам, хочу снимать. Опять: "Нет, не положено". А американцы — уже там, уже снимают. А я тоже хотела бы снять, какие там были потери жуткие. Как сотнями трупы выносили. Потом, когда взяли Грозный и много других населенных пунктов и все журналисты перешли работать на нашу сторону, я поехала с чеченской стороны снимать. А сейчас все привыкли к корреспондентам, работать можно с любой стороны.
У иностранных фотографов, получивших призы, хорошие, психологичные кадры. Мне они нравятся. В Чечню ведь едут снимать серьезные профессиональные фотографы, классные журналисты. Ведь фотографии специально учатся. А я три года только снимаю. Мало еще опыта. Надо стараться делать качественные фотографии, а не картинки. А у нас если кто-то едет, то думает не о художественности, не о выставке. Поехал в командировку — должен отснять материал для иллюстрации репортажей: общие планы, вид Грозного, лица чеченцев, кто во что обут-одет. Для иллюстраций текста у меня есть все, но работать для выставки — это совсем другое дело.