Весной 1987 года в журнале "Огонек" напечатали статью Алексея Аджубея "Плюс тринадцать" — могу ошибиться, но, кажется, это был первый за двадцать с лишним лет текст этого автора, опубликованный не под псевдонимом (после отставки Хрущева его зять в тот же день лишился должности главного редактора "Известий" и стал рядовым сотрудником журнала "Советский Союз" без права писать под своим именем). Плюс тринадцать — если прибавить это число к 1987 году, получится двухтысячный, и Аджубей — ему тогда было 63, а жить оставалось шесть лет — рассуждал о прекрасном будущем, которое вот-вот наступит. Магическая цифра, двойка и три ноля, завораживала всех задолго до своего наступления на календаре, и когда Борис Ельцин, уходя в отставку, прощался с народом и говорил, что "мы все примеряли эту дату на себя. Прикидывали, сначала в детстве, потом повзрослев, сколько нам будет в двухтысячном году, а сколько нашей маме, а сколько нашим детям", он (или кто тогда писал ему речи) был прав, конечно. В том, что эта дата — волшебная, сомнений не было никаких. Валентин Юмашев в каком-то интервью рассказывал, что Ельцину очень понравилась идея "новый год, новый век, новый президент", и хотя новый век по всем правилам наступал только в 2001 году, магия действовала на всех.
И наверное, поэтому в 2000 году, как кажется теперь и как казалось сразу же, тогда, было на порядок больше, чем в обычный год, событий, которые по всем показателям можно считать историческими, и образов, картинок, сюжетов, про которые с самого начала было ясно, что их придется запомнить надолго. Весной в России избран новый президент (спустя одиннадцать лет кажется даже, что навсегда), в конце года у страны появился новый гимн на старую музыку, на экраны вышел фильм "Брат-2", оказавшийся смыслообразующим для России как минимум на десятилетие вперед (стоит напомнить, наверняка же забыли уже все, что даже этим летом, то есть одиннадцать лет спустя, олигарх Прохоров рекламировал свою партию с помощью цитат из того фильма), летом горела Останкинская башня, и поэт Емелин писал: "На телебашне знаковый пожар, Россия, лето, два еврея", имея в виду, конечно, арестованного тем летом Гусинского и переставшего считаться главным политическим олигархом Березовского. Земфира впервые собрала "Олимпийский". Федеральные войска овладели Грозным. Затонувший в августе "Курск" стал общенациональным "Титаником". Жорес Алферов — нобелевский лауреат. Не год, а просто подарок Леониду Парфенову, буквально полное собрание того, "без чего нас невозможно представить, еще сложнее понять".
Посмотришь со стороны — как будто сама собой началась вдруг какая-то новая жизнь, совсем не похожая на девяностые. Это сейчас уже понятно, что все было не тем, чем казалось. Телебашню починят, нобелевский лауреат окажется депутатом от КПРФ, Сергей Бодров из "Брата" погибнет в Кармадонском ущелье, "Курск" поднимут, но те поводы для всеобщей скорби, которые будут потом, затмят его, и выработается даже негласное правило: если погибает больше ста, то траур всероссийский, если меньше — то региональный. Грозный застроят небоскребами, но те, кого в 2000-м называли федеральными войсками, этих небоскребов не увидят, а федерала Буданова вообще убьют в Москве. К концу десятилетия уже все будет восприниматься иначе, и из нашего времени 2000 год станет выглядеть и не началом новой эпохи, и не концом предыдущей, а вот именно таким случайный и ни к чему не имеющим отношения нагромождением всего, что тогда казалось важным, а потом утратило всякое значение. Речь даже не о надеждах, надежды действительно потерялись где-то раньше, но чувствовать наступление новой жизни это, как показал 2000-й, совсем не мешало.
И видимо, из всей постсоветской двадцатилетки это самый симпатичный год, в который, в единственный из всех, даже хочется теперь вернуться. Это странно, но действительно хочется.