С появлением альтернативных школ некогда абсолютно стабильный образ учителя изменился. О своем прошлом и недавнем опыте учительства рассказывает ЛЕОНИД Ъ-КОСТЮКОВ.
В империи, где жизнь была хорошо регламентирована, у профессии было несколько ключевых признаков. Ей соответствовали загадочные буквы и цифры КЗОТовского кода, она значилась в дипломе, ее можно было выбирать — ориентировочно на всю жизнь. Ее полагалось хвалить или клясть, рекомендовалось любить (иначе жить было бы невыносимо), в редчайших случаях — ее меняли на соседнюю или на противоположную.
И была такая профессия — учитель. Ей предшествовал выбор соответствующего института, а ему обыкновенно — семейная традиция или трезвая оценка своих способностей. Шестнадцатилетняя девушка или тем более юноша редко осознанно любит детей или способен оценить свою терпимость по отношению к ним. Чаще судьба учителя химии возникала как ослабленная альтернатива судьбы химика, и пословица насчет того, что кто умеет, тот делает, а кто не умеет, тот учит, наполнялась реальным содержанием.
Молодого учителя охватывала сперва легкая оторопь, почти необъяснимая с логической точки зрения, потому что у него хватало времени понять, что такое школа, и почти не было шанса это забыть. Девушки адаптировались обычно легче. Учитель прививался к готовой школьной жизни, как мичуринский черенок к стволу, — через отторжение, провалы, неудачи. Метафизически один незрелый умеренно романтический человек противостоял, а точнее сказать, соприкасался с данностью много больше его — Системой, где все было расписано с самого начала, вплоть до поминутного плана каждого урока, отягощенной обильной бумажной отчетностью и постоянно поминаемым призраком ответственности — ведь дети!
Я попал в школу из аспирантуры МГУ, вел занятия по математике в шестом классе. И вот однажды меня вызвала директриса и спросила, знаю ли я цель урока. Меня немного удивило, что шла речь о некоем абстрактном уроке и в то же время о единой конкретной цели, но я весь обратился в слух, ни секунды не сомневаясь: она это знает!
— Цель урока, — сказала она веско, — чтобы все остались в живых. Поэтому не выгоняйте никого из класса, а если увидите нож, отнимайте.
Насчет ножа оказалась лирика, но остальное было верно и глубоко — школа, как и все остальные звенья Системы, была в первую очередь звеном Системы, и ее социальная функция опережала образовательную. Школа была местом, где, как в резервуаре, сохранялись подросшие дети работающих родителей, пролонгированным детским садом. Ячеистая структура жизни обеспечивала устойчивость всех и каждого — учителя и ученика, между ячеек почти невозможно было провалиться.
Существование эталонов на все случаи жизни наделяло учительскую среду подобием однопараметрической линейной шкалы: движение от худшего к лучшему шло по накатанной колее, и идеал был виден и достижим. Близким к школьному идеалу существом была учительница лет пятидесяти непременно с высокой неестественного цвета прической и ровной ненавистью к детям. Голос ее всегда был ровен, пояснительный текст уроков, как и замечания, казалось, записаны на внутренний магнитофон. Спастись от нее можно было одним способом — отправить на повышение методистом в РОНО.
Как ни удивительно, Система учитывала даже новации — и тоже в рамках той же линейной шкалы. Объяснить механизм этого учета так же трудно, как хитрость, позволяющую паруснику использовать встречный ветер. Однако — все это существовало. Запомним этот факт как решающий в ряду достоинств советской школы — она существовала.
Освоение руин
Школа рухнула как часть Системы — то есть с шумом, но не окончательно. Финансовый кризис заметнее всего, но он, как учили нас на различных политсеминарах, есть лишь фрагмент и показатель более глубокого кризиса. Если представить себе молодого исполнительного учителя, отмороженного комсомольца семидесятых, чудом явившегося в современную школу и собирающегося влиться в нее, то он затруднится это сделать: поток обмелел и как бы не имеет твердого направления. Нет той единой данности, на которую можно равняться или с которой можно спорить. Тебе не передадут опыт или передадут противоположные инвективы в качестве опыта. Старшие товарищи оглушены происходящим. Школа требует твоей личной активности и твоего личного сообщения, точнее сказать, школа не требует ничего, потому что ей нечем требовать.
Грубый анализ ситуации: раньше все интеллигентские специальности оплачивались примерно одинаково, и на их фоне специальность учителя была живой, востребованной и слегка выигрышной в плане рабочего времени (это не значит, что учитель-подвижник не мог проводить в школе сутки за сутками), то есть умеренно престижной. Сегодня профессия учителя практически безоплатна и вызывает в народе чувство среднее между уважением и брезгливостью, то есть непрестижна. Непрестижная профессия имеет одно явное преимущество: сегодня учитель может диктовать свои условия, потому что его некем заменить. Делает что хочет — остается хотеть.
В одной частной школе начала девяностых нас — учителей нового поколения — проинструктировали примерно так же, как в свое время Никон адептов церковного раскола: делайте что хотите, только бы не по-старому. Разрушительный пафос мотивировался просто: родители должны были знать, за что они платят деньги, а совпадение программ платной и бесплатной школы было единственной формой подлога, которую они могли диагностировать. Но сама рекомендация знаменательна и обретает значение символа.
На руинах прекрасная видимость и свежий воздух. На руинах никто никому, в общем-то, не мешает. На руинах особенно нечего разрушать.
Сейчас в школу приходят странные, нестандартные учителя (возможно, уместнее сказать — учители). Это люди, никогда не мечтавшие о такой карьере и просто накопившие в себе некий заряд, который намереваются передать следующему поколению. Заряд информационный и нравственный одновременно. Часто мотивом преподавания является благодарность своим учителям. Мне пришлось работать в одной гимназии, где учителей с педагогическим образованием практически не было. Школа из ячейки Системы со сложной внутренней организацией превратилась просто в место встречи старшего с младшими, более того, в одно из таких мест.
На свежем воздухе еще прохладно
Бескорыстие и чистота помыслов учителей нового призыва не могут не восхищать нас. Более того — их миссию нельзя назвать иначе как культурной. Честь им и хвала. Но новой школе недостает других учителей, условно говоря, учителей старой формации, но не таких, какие они теперь, а таких, какими они были тогда. Недостает духа консерватизма. Возможно, даже тех крашеных стерв, которые играли в старой школе ту же роль, что графитовые стержни в атомном реакторе.
На свежем воздухе хорошо. Но если все же взяться отстраивать новое здание, то нужны традиции. И тут, по-моему, не подойдет ни опыт Запада, ни Востока, ни царской России — по умозрительности, невещественности его. Тут нужен здоровый опыт старой советской школы — при всех сложностях этого подхода.