Борьба с русской культурной экспансией на Украине
"На лестнице раздался мой громкий смех. Как всегда, шутка дошла до меня слишком поздно". Этой сентенцией Славомира Мрожека исчерпывающе описывается нынешнее состояние умов радетелей за чистоту радяньской культуры.
Намерение, высказанное на днях руководителем управления гуманитарной политики администрации президента Украины Николаем Рудько — противостоять "экспансии российской культуры на Украине", вполне, надо полагать, отвечает некоему job description, полученному г-ном Рудько при вступлении в должность. Замысел грядущей борьбы, долженствующей занять дни высокопоставленного малоросского гуманитария, выдержан, правда, в духе скорее казарменном, нежели академическом: если врага нет, надо его создать, а затем и одолеть в беспощадной схватке. Предчувствуя, однако, что сделать из сонной культурной мухи грозного слона экспансии будет непросто, руководитель подкрепил свои обещания соображениями о том, что "гастрольная деятельность различных иностранных представителей культуры в республике является практически неконтролируемой". И пообещал все то, что в таких случаях любят обещать облеченные властью культуртрегеры: лицензирование, пропаганду, идейное воспитание, а главное — новый закон о языке.
Ключевым в этом наборе является, разумеется, лицензирование: светлый образ широкого и глубокого корыта, у которого кормится разнообразный и многочисленный чиновный люд, сам собой возникает перед мысленным взором. Но это дело обычное — мотив же российской культурной экспансии применительно к текущей ситуации звучит довольно оригинально.
Первое, что можно заметить на этот счет, — это абсолютно общее место для всякого человека, который хоть что-нибудь хоть когда-нибудь читал. Заключается означенный трюизм в том, что препятствовать "культурным экспансиям" решительно никому и никогда не удавалось, иначе как организовав вокруг своей вотчины непроницаемый железный занавес. При наличии малейшей открытости границ воспрепятствовать проникновению в язык иностранных слов и, соответственно, в культуру вообще иностранных влияний невозможно: также, как невозможно воспрепятствовать проникновению, скажем, воздушных масс из России на территорию суверенной Украины. Сознавать, что самостийный г-н Рудько вынужден дышать тем же воздухом, которым уже дышали окаянные москали, ему, может быть, весьма неприятно — но с этим ничего нельзя поделать. Та же история и с культурой.
Второе соображение касается международного опыта. В Европе сильней прочих грешат культурологической водобоязнью французы: и за чистоту языка воюют, и с голливудским засильем в кинематографе борются не на шутку. И что же? То есть, разумеется, поездка во Францию за соответствующим опытом может оказаться весьма интересной — однако чтобы оценить результаты многолетней схватки, не нужно никуда ездить: результатов нет никаких, кроме разве что нелестной репутации самых ярых националистов во всей Европе. В горячую пору перестройки был период в жизни прибалтийских республик, когда по-русски говорить на улицах их городов казалось как-то неприлично: но рассудительные прибалты быстро остыли и патриотизм их вошел в разумные рамки. Проблема принудительной русификации принадлежала советскому времени и перестала существовать по окончании соответствующего периода. Что же касается языковых заимствований, а уж тем более чьих-то гастролей — волноваться никому, кроме уж самых твердолобых ксенофобов, и в голову не приходит. Само как-то все образовалось.
Третье — пример российских пуристов-воителей. В Москве несколько лет назад в приказном порядке меняли все иностранные вывески и регламентировали соотношение русских и иностранных слов во всякой рекламе. Более всего это поветрие напоминало китайские кампании времен культурной революции по полному и окончательному уничтожению воробьев и выплавке стали в домашних условиях. Делалось все дружно, повально, с большим показным энтузиазмом и при полном отсутствии энтузиазма подлинного. И сошло все это потихоньку на нет, и не прижилось за ненадобностью.
Как ни огорчительно это для ретивого чиновного ума, но и язык, и культура — это стихии и, таким образом, регуляции не поддаются. Закон о языке по сути примерно то же, что закон о погоде. Есть, однако, именно в языке некое свойство, отчего-то вызывающее в патриотических мыслителях и правителях многих времен и народов род административного восторга. Логика, возможно, такова: коли я говорю, то есть владею языком, значит, могу им и распоряжаться. Минимальная способность к рефлексии, потребная для того, чтоб осознать бесплодность всяких попыток государственного или персонального управления явлениями, заведомо превосходящими масштабы как личности, так и власти, у персонажей означенного типа отсутствует.
Величественные инициативы г-на Рудько и его соратников обозначают ситуацию наподобие той, что описана в романе Курта Воннегута "Колыбель для кошки". Согласно своеобразной теории устройства человеческого общества, излагаемой в этом произведении, каждый человек живет в особом, иногда неявном сообществе себе подобных, называемом "карасс". Это все — люди так или иначе близкие по духу. Но вот, среди них обязательно имеется некто, у Воннегута именуемый "ранг-ранг". Миссия его в том, чтобы демонстрировать прочим членам карасса, как не надо поступать и чего не надо делать — причем демонстрировать, поступая самым нелепым образом и выбирая самые ложные из всех ложных путей. Так вот, вопрос: кто же в нашем геополитическом карассе независимых государств станет этим самым "ранг-рангом"? Вакансия открыта, но претенденты, кажется, появились.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ