...Лицо редактора выражало крайнюю степень умственного напряжения. Нахмуренные брови, нервно прыгающий в руке карандаш, вздохи, то и дело вырывающиеся из мужественной груди, — все свидетельствовало о том, что разговор предстоит тяжелый. "Вот", — наконец промолвил редактор, откладывая в сторону рукопись. "Вот, — еще увереннее сказал он. — Придумал". И снова впал в задумчивость. Через мгновение очнулся и с еще большей степенью убежденности повторил: "Вот!" Дальше последовала загадочная односложная фраза: "Ход!" Точно так же Архимед, вытолкнув из ванны энное количество воды, вскричал когда-то: "Эврика!" "Понимаете, нужен ход, — редактор, наверное, все-таки счел необходимым уточнить свою мысль. — Нужен поворот. Нет в вашей статье... ну изюминки, что ли... такой, знаете, червоточинки". Редактор осекся. Совершенно очевидно, что он имел в виду другое, — какую-нибудь безобидную вещь типа информационной ценности или внутренней логики текста. "Но все вышло по великому немецкому ученому Фрейду" — как написала бы газета, которой руководил наш немногословный редактор.
На работу меня таки взяли. Потому что хороших специалистов по хватанию с неба "звезд" в Москве мало — а я в то время как раз этим и занимался. Опыт работы для "желтых" газет у меня уже имелся, но для газеты такого качества и такого тиража я работал впервые. "А станут ли наши замечательные, умные, тонкие артисты давать интервью для такого замечательного, но катастрофически не умного и очень грубого издания?" — такой вопрос мучил меня. Сомнения отпали в первый же месяц праведных трудов: будут. Из всех, к кому я обращался с соответствующей просьбой, дать интервью отказалась одна Анастасия Вертинская. "Я читала вашу газету в вагоне поезда Москва--Санкт-Петербург. Вы сеете тлен", — сказала актриса.
Однако отнюдь не только и не столько стремлением посеять тлен руководствуются люди, работающие в "желтой" газете. "Желтые" газеты делают люди, патологически, всем существом своим ненавидящие правду. Разумеется, этот принцип — "врать всегда, врать везде" — не афишируется, и обычно в течение двух-трех дней после того, как не в меру рьяные сотрудники в очередной раз "лажанулись", главный редактор газеты ходит хмурый и требует — да нет, конечно, не правды, а большего правдоподобия. Принцип его газеты — "Только новое". Но во-первых, как известно, все новое — хорошо забытое старое, а во-вторых, на всех новостей все равно не хватит. Голь на выдумки хитра. Начинается процесс ("креативный" — называет его редактор) выдумывания сенсационных новостей.
Пара мыслительных усилий, пара звонков "научным консультантам", и выясняется, что Филипп Киркоров повелел ученым Принстонского университета заморозить себя с тем, чтобы через два тысячелетия восстать из холодильника, как Сфинкс восстал когда-то из пепла. Маша Распутина едет в Непал по приглашению щедрого, красивого и доброго — но пока еще не народившегося на свет — принца. Ирина Салтыкова меняет цвет глаз с голубого на зеленый или наоборот (это пойдет по разряду научных достижений). Татьяна Друбич узнает о том, что Сергей Соловьев оставил ей после развода двухкомнатную квартиру на Шаболовке ("Где квартира?" — резонно спрашивала Друбич). "На-найцы" все как один оказываются женаты. Константин Райкин ночует непосредственно в театре "Сатирикон". Якубович предстает сумасшедшим любителем парашютного спорта. Аллегрова и вовсе творит Бог знает что.
Планерки в "желтых" газетах — настоящий рай для филолога, взыскующего живой чувственной эмпирики. "Сенсация" — вот слово, чаще других раздающееся в священных редакторских стенах. Священных, потому что культ главного редактора — непреложное условие работы в "желтой" газете, ведь только он, Главный, знает, как "сделать тираж". На примере той же "сенсации" можно написать целую диссертацию о том, как сильно под действием различных факторов могут меняться содержание и объем понятия — давно, казалось бы, установившиеся. "Сенсацией" когда-то стали гибель "Титаника" и убийство эрцгерцога Фердинанда. "Сенсацией" в "желтой" газете может быть все — от сиамских близнецов, родивших тройню, до Лолы и Саши, наконец связавших себя узами Гименея. "Реальные сенсации — это миф, придуманный бездарными журналистами", — любил повторять наш редактор.
Когда подходишь к себе с такой высокой меркой, времени на обдумывание, проверку и красоту стиля не остается. И тогда на газетной полосе появляются довольно странные материалы, в которых наивный читатель по привычке старается отыскать зерно разумного, доброго, вечного. Например (в статье речь идет об уединенной деревне, где живут сорок мужиков-девственников), фотографии изображают радостное лето (весьма смахивающее на лето в Серебряном бору). А текст живописует ужасы дороги, которые надо преодолеть, чтобы добраться до этого Эдема: "Последний этап пути нам пришлось пройти на лыжах". Что еще раз доказывает: в "креативном" процессе — как нигде больше — важен ансамбль. Отсутствие ансамбля, "несыгранность" губит огромное количество "желтых" материалов, которые, будь они сделаны людьми чуть более собранными и талантливыми (а за те деньги, что платят такие издания, вполне можно найти человека, соединяющего два этих качества "в одном флаконе"), смотрелись бы если и не хорошо, то по меньшей мере пристойно.
Но пока эти люди не спешат продавать свою безгрешную душу, упорно предпочитая золотого тельца "Клюквы", "Очень страшной газеты", "Частной жизни", "СПИД-инфо" и "Мегаполис-экспресса" скромной трудовой копеечке в тихом омуте серьезной прессы. Поэтому еще долго в репортажах из Парижа будут фигурировать "типичный француз Мориц" (хотя очевидно, что он — типичный немец, по той простой причине, что во французском языке звука "ц" отродясь не бывало, а немецкий его как раз нежно любит) и "бульвар Хаусман" (как можно догадаться из контекста, имеется в виду знаменитый на весь мир парижский бульвар Оссманн). Кстати, на поверку (фотография подвела) "типичный француз Мориц" оказался не французом и даже не немцем, а близким родственником одного из "наших специальных корреспондентов", причем типично русским. Странно только, что, живя в Париже, он не знал французского языка.
"А все-таки Восьмая Малера — это Восьмая Малера", — говорил однажды мой старший коллега. Он был весел и задумчив одновременно. Весел — потому что днем в рубрику "Жизнь замечательных людей" он написал репортаж о бомже, который питается собственным гноем. Задумчив — потому что, в отличие от него, Малер не врал.
ЭДУАРД Ъ-ДОРОЖКИН