Всего-то 71 год? Анатолий Жигулин, казалось, принадлежал к более старшему поколению. В восьмидесятые годы его часто можно было видеть в Литинституте в дни семинаров — неулыбчивый, темноглазый человек с чуть в сторону вздернутым подбородком, отчего выражение лица получалось несколько заносчивое. Подтверждали и студиозусы: у Жигулина учиться сложно, человек он строгий, даже мрачный. "Но поэт настоящий",— добавляли обязательно.
Понять в те времена, почему один советский поэт является "настоящим", а другой нет, было довольно сложно. Стихи были либо разрешенные — то есть подцензурные и оттого заведомо второсортные, либо запрещенные — самиздат, тамиздат, рукописи. Жигулин писал разрешенные, а они, на юный и радикальный взгляд, были все одинаковы.
"И не надо бояться памяти
Тех не очень далеких лет,
Где затерян по снежной замети
Нашей юности горький след.
Там, в тайге,
Вдали от селения,
Если боль от обид остра,
Рисовали мы профиль Ленина
На остывшей золе костра".
Это — Жигулин, 1962 год. Чтобы понять, чем эти строфы отличаются от других образцов казенного героизма, надо было знать подробности жизни их автора. А о Жигулине говорили, конечно, но как-то вскользь: "Сидел". За что, когда?
В конце восьмидесятых история Жигулина всплыла одной из первых. Название его повести "Черные камни" оказалась в той обойме вместе с рыбаковскими "Детьми Арбата" и приставкинской "Золотой тучкой", которую попугаи перестройки повторяли бесконечно, на каждом углу. В итоге неизвестно, хорошую ли службу сослужила громокипящая слава самой вещи — история, в ней рассказанная, глубже и драматичнее, чем контекст газетной публицистики, в который она угодила.
Анатолий Жигулин происходил из дворянского рода (фамилия его матери — Раевская), но вырос он более советским человеком, чем самые завзятые коммунисты. В Воронеже, где прошли детство и юность Жигулина, он и несколько его товарищей организовали тайную ультрареволюционную организацию под названием КПМ — Коммунистическая партия молодежи. Спустя многие годы Анатолий Жигулин объяснял ситуацию так: "Живя в тиранической, наглухо закрытой стране, мы, 16-17-летние юноши, просто не знали никакой другой идеологии, кроме марксизма. У нас не было альтернативы. Главная суть, однако, не в названии, а в сопротивлении режиму тоталитарной власти".
Все участники КПМ были арестованы в 1949 году, почти год, пока длилось следствие, провели в тюрьме. Срок Жигулин отбывал на урановом руднике Бутугычаг. "Без Колымы,— написал он со своеобразной трагической иронией,— понятие Родины будет неполным". Возвратясь из лагерей, Жигулин заканчивает институт и с начала 60-х много печатается. Названия его тогдашних книг — "Рельсы", "Память", "Полярные цветы" — едва ли подвигнут современного читателя к тому, чтобы вчитываться в них. Увы, таковы были дебильные правила советской литературной игры, которые никакие оттепели не могли изменить, и поэзия Жигулина в известной мере оказалась жертвой этих правил.
Можно говорить о трагическом и жестоком жизненном опыте, но этот уникальный случай — ультракоммунист, посаженный коммунистами в лагеря за чрезмерную радикальность,— сформировал поэтику Жигулина. "Боже мой! Написать бы все это надо! Но лучшие годы ушли. А писать все равно надо — еще столько боли в душе, столько, стало быть, энергии, основы для стихов!.." Так он писал в начале семидесятых. Слава и признание, пришедшие к Анатолию Жигулину в последние годы, может быть, и не успокоили эту душевную боль. Но, по крайней мере, этот писатель видел по отношению к себе особый род печальной, поздней и не вполне утешительной, но все же справедливости.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ