Театр имени Евгения Вахтангова сыграл премьеру шекспировского "Отелло" в постановке Евгения Марчелли. За последние два месяца это вторая, после Театра Армии, постановка трагедии о венецианском мавре в Москве. До этого со времен Анатолия Эфроса "Отелло" на московской сцене не ставился. Теперь можно сказать больше: со времен Эфроса удачного "Отелло" как не было, так и нет.
Поначалу спектакль Евгения Марчелли кажется многообещающим. Энергичные раскаты ударных инструментов, полупрозрачный полиэтиленовый занавес, ряд "мхатовских" волнообразных завитушек под ним, отсутствие черного грима на лице играющего заглавную роль Владимира Симонова, таинственное спокойствие Сергея Маковецкого в роли Яго, карнавальные одеяния и жеманство Родриго, пестрые венецианские маски, выглядывающие из прорези в большом белом полотне, и даже преувеличенная вульгарность разбитной девушки Дездемоны — короче говоря, все, что предъявляет режиссер в экспозиции "Отелло", заставляет податься вперед на краешек кресла и с нетерпением ждать, когда же наконец заварится действие и начнет проявляться оригинальный, сотканный из контрастных театральных фактур и типажей замысел постановщика.
Ожидания эти проистекают не из одного лишь зрительского трепета, но и из зрительского опыта. Марчелли — режиссер очень одаренный. На сцене Тильзитского драматического театра в последние десять лет он собрал команду понимающих его актеров и поставил несколько отличных спектаклей, создавших ему заслуженную славу загадочного эксцентрика и фантазера, способного выжимать даже из самых завалящих драматических текстов оригинальный театральный концентрат, причем весьма высокого градуса. Синтетический театр Марчелли замешан на жестокой лирике и отчаянной клоунаде. Именно на этих дрожжах он несколько лет назад поставил в Тильзите "Маскарад". Вроде бы от драмы Лермонтова к "Отелло" — прямая дорога.
Что за кошка перешла эту дорогу, можно только предполагать. Но в вахтанговском спектакле ничего ни во что не соединяется. Понятно, что Марчелли всеми силами бежал от дурной сценической напыщенности, от псевдотрагического пафоса (которые, к слову, совместными усилиями торжественно погребли под собой спектакль Бориса Морозова в Театре армии). Но беда в том, что бежал он сразу в две стороны. Одна из них — карнавал, пестрые одежды, бесцветные голоса, вывернутые наизнанку реплики и издевательство над конкретным смыслом.
Вторая цель бегства, напротив, будничная простота, микширующая всякие шекспировские откровения и сводящая сюжет к частной, невыдающейся истории. Какой уж тут горячий мавр, какая уж философия зла, какая уж боязнь всеобщего хаоса... Сергей Маковецкий и Владимир Симонов так и проходили до конца спектакля по сцене маловыразительными морскими офицерами, не решившими, что и про что они играют. Тут и рецензент расписывается в собственном бессилии: сформулировать, что в спектакле плохого, невозможно. Потому что режиссер не потрудился сформулировать, чего же, собственно говоря, он хотел. Такое впечатление, что Марчелли просто забыл поставить большую часть спектакля. Или по каким-то причинам не успел. Или актеры его не поняли. Или просто не сложилось.
Правда, можно точно сформулировать, что в спектакле хорошего. Это всего одна сцена — смерть Дездемоны (кстати, без всяких объяснений превратившейся из потаскушки в невинную жертву). Здесь не рычат от кровожадности и не душат за яблочко. Просто Дездемона сидит у большого полупрозрачного круга, как у зеркала, а Отелло просто обнимает ее. Смерть явлена в образе томительной, замедленной ласки и обозначена вдруг стекающими по полупрозрачной сетке розоватыми ручейками. Дездемона не валится бездыханным телом, а продолжает глядеть сквозь зеркало, чуть улыбаясь. Эта сцена опять выглядит очень красиво и очень многообещающе. Но спектакль через пару минут кончается.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ
Следующий спектакль как раз 8 марта.