В горячие дни августа 1991 года истинным героем общественного мнения был президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР, член ГКЧП Александр Тизяков. Не только рядовые граждане, но даже изощренные наблюдатели вслед за глобальным анализом причин и последствий великого катаклизма немедля переходили к мучительному анализу другой, еще более глобальной проблемы: кто этот Тизяков и что это за ассоциация такая? С препровождением Тизякова в казенный дом и другими важными историческими событиями имя таинственного президента таинственной ассоциации стало забываться, однако в очередную годовщину славного августа Тизяков снова поверг всех в совершенное недоумение, опять явившись в образе президента ассоциации и учредив от имени этой ассоциации вместе с ген. Стерлиговым и ген. Ачаловым блок национально-патриотических сил "За возрождение великой России". Члены блока проявили недюжинную широту души, изъявив желание зараз сотрудничать с такими политиками как Руцкой, Бабурин, Гайдар, Явлинский и Шахрай.
Такая широта, вероятно, носила отчасти компенсаторный характер, ибо учредившая блок Ассоциация промышленников и предпринимателей России, опередив Руцкого, Гайдара, Явлинского etc., занимающих пока выжидательную позицию, немедля и наотрез отказалась от сотрудничества с блоком и даже устами другого своего президента Владимира Пискунова объявила Тизякова самозванцем. Определить, кто президент, а кто самозванец, представляется отчасти затруднительным, ибо сам вожак российских промышленников Пискунов возник из небытия столь же таинственно, как Тизяков в 1991 году, и известен публике примерно в той же степени. Судя по загадочности неожиданно являющихся президентов и ведомых ими ассоциаций, российские промышленники и предприниматели — это некое эзотерическое сообщество навроде масонской ложи, и определить, кто в этой ложе находится в какой степени посвящения, равно как и понять, кто именно — Тизяков, Пискунов или некто иной — является Великим Магистром тайного ордена, представляется решительно невозможным.
Не в меньшей степени, чем Тизяков, склонен к мистике и белорусский президент Александр Лукашенко, объявивший, что участники упразднения СССР в Беловежской пуще зимой 1991 года "в разной степени будут прокляты".
Проклятие как в церковном (анафема), так и в гражданском быту ("лишать благоволения; изгонять от себя, лишая наследья и всякого общения", согласно Далю) является аналогом смерти: проклятый совершенно отлучается от общения и наследия (духовного или материального). По самому характеру наказания проклятие не допускает градаций, и поэтому лукашенкино высказывание аналогично угрозе, что участники некоторого дурного деяния будут в разной степени убиты. Желание Лукашенко считать гражданскую смерть состоянием не качественным, но количественным, может объясняться тем, что предметом лукашенкина проклятия в последние дни сделалось весьма большое количество разнообразных лиц и предметов — школьные учебники истории, германский министр иностранный дел Кинкель, депутат белорусского парламента Антончик, составлявший доклад о коррупции в администрации президента, бастующие машинисты минского метро, науськавший их на забастовку госдепартамент США и многие, многие иные. Не будучи пока готовым проклясть разом все мироздание и в то же время чувствуя, что число проклятых возрастает с неимоверной быстротой, президент Белоруссии решил, что во всяком деле нужен порядок, и потому стал систематизировать объекты своего проклятия по силе наложенных на них президентских клятв.
Новоизбранный екатеринбургский губернатор Эдуард Россель предпочитает проклятиям более материальные способы воздействия: он сообщил, что предложит президенту РФ Ельцину подписать указ, согласно которому Свердловской области будет разрешено ввести собственный уголовный кодекс. Россель пояснил, что это крайне необходимо для Свердловской области, которая в 1994 году вышла на первое место в России по уровню преступности.
Случаи, когда уголовная преступность выходит из-под всякого контроля, могут объясняться либо чрезмерной гуманностью уложения о наказаниях, вовсе не устанавливающего никакой кары за общественно опасные деяния или устанавливающего ее недопустимо мягкую, либо изъянами правоприменительной практики, заключающимися в том, что полицейские и судебные инстанции по каким-либо причинам не в состоянии согнуть преступникам шею под железное ярмо закона. Поскольку никаких претензий к недопустимой мягкости конкретных статей федерального УК Россель не высказал, вероятно, он считает, что дело все же в бессилии юстиции и полиции, и намерен поправить положение решительными мерами вроде военно-полевых судов с максимально упрощенным производством и немедленным приведением приговора в исполнение. Но даже допуская, что без военно-полевой юстиции благочиние в Екатеринбурге восстановить никак невозможно, следует заметить, что такого рода новации относятся к уголовно-процессуальному законодательству. А между тем Россель хочет реформировать не УПК, что было бы понятно, а УК, что понятно в куда меньшей степени. Впрочем, готовность радикально искоренять преступность традиционно находится в обратно пропорциональном отношении с юридическими познаниями искоренителя, и Россель, не различающий УК и УПК, скорее всего действительно даст смертный бой преступникам в лице деятелей предыдущей областной администрации, подвергнув их скорому и справедливому суду Линча на основе местного У(П)К.
В извинение Росселя можно заметить, что нетривиальные политико-правовые взгляды порой высказывают и признанные метры адвокатуры. Генри Резник, защитник Валерии Новодворской, которой предъявили обвинение в подстрекательстве к уклонению от несения воинской повинности, отметил, что, с одной стороны, "обвинение по своей сути жалкое" и есть "ярчайший пример абсурда", но, с другой стороны, казус с Новодворской является обнадеживающим, ибо "власть опять стала реагировать на критику и бояться слова. Это свидетельствует о том, что у нее есть совесть. Правда, совесть эта нечиста. Еще Пушкин сказал: 'Тот, кто нечист совестью, жалок'".
Можно спорить о политической уместности уголовных гонений на Новодворскую, однако с точки зрения собственно правовой подстрекательство к неисполнению государственных повинностей довольно часто бывает наказуемо. Например, юстиция Николая Кровавого за распространение составленного кадетами в 1907 году Выборгского воззвания, призывающего граждан не платить подати, не ставить рекрут и даже (чтобы лишить царизм акцизных сборов) воздерживаться от употребления казенного вина, давала три месяца тюрьмы. Призывы собирать деньги на "стингеры" для Дудаева в известном смысле даже погорячее Выборгского воззвания. Однако куда более странен энтузиазм Резника, основывающийся на силлогизме "власть боится слова, следственно, у нее есть совесть" — судя по тому, что максимально жестокое наказание за слово (ст. 58-10 УК 1926 г.) существовало в 30-40-е, придется сделать вывод, что самым совестливым режимом XX века был режим сталинский. Вероятно, не очень удачный пассаж про совесть родился по ассоциативной связи с вдохновившим Резника обратным переводом Пушкина на русский язык (в оригинале "жалок тот, в ком совесть нечиста"): представив себе плачевное состояние Ельцина — "и все тошнит, и голова кружится, и новодворские кровавые в глазах" — знаменитый адвокат искренно пожалел президента Бориса.
Однако, взявшись защищать от и. о. генерального прокурора РФ Алексея Ильюшенко тех лидеров общественного мнения, что, по словам адвоката, гонимы "за стиль, за творческую манеру", Резник будет вынужден оспаривать и другой юридический шедевр Ильюшенко, посвященный депутату Госдумы Марычеву, который, согласно прокурорскому документу, "ворвался в помещение жилищной комиссии Василеостровского района Петербурга и стал оскорблять членов комиссии непристойными высказываниями ('подонки', 'козлы', 'ГБисты вонючие' и т. п.), угрожая им увольнением с работы. Когда Алешин (председатель комиссии. — Ъ), пытаясь уклониться от продолжения конфликта, ушел к себе в кабинет, Марычев последовал за ним, продолжая циничные высказывания в присутствии большого количества людей". Как со справедливой горечью отметил Резник, "власть опять стала реагировать на критику и бояться слова".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ