Одесские издательства "Весть" и "Хаджибей" выпустили книгу Алексея Ксендзюка "Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика".
Тридцать пять лет назад молодой антрополог Карлос Кастанеда (под таким именем он известен широкому читателю) встретил на автобусной остановке в Аризоне пожилого индейца дона Хуана, о магической практике которого написал впоследствии девять книг, изданных ныне во всем мире. Увлекательные рассказы о том, как и зачем проникать в "иные пространства", стали библией миллионов любителей интеллектуальных и психологических экспериментов. Кастанеда, однако, не обещает своим адептам постижения Абсолюта и, кстати, не спешит вербовать адептов. Он просто предлагает якобы классические полевые дневники антрополога.
Очень важно, что мировое научное сообщество сразу признало Кастанеду именно в качестве ученого. За третью часть своей саги о доне Хуане ("Путешествие в Икстлан", 1974) он получил звание доктора антропологии в Калифорнийском университете. За все без исключения книги он подвергался и подвергается раздраженной критике в академической среде: но именно в этой среде, именно в тех научных сборниках и на тех конференциях, где обсуждаются текущие проблемы научного дискурса. А "ненаучность" сочинений дона Карлоса обманчива, они выглядят именно так, как должна выглядеть современная наука в представлении, допустим, французских структуралистов: как гибрид собственно научного, художественного и философского письма. Помимо всего прочего, следует помнить, что книги Кастанеды еще и успешный коммерческий проект: кроме мировой популярности в среде настроенной на мистику молодежи они принесли автору огромное состояние. Имидж Кастанеды — таинственное и странное поведение, аккуратно затемненная загадками и мифами биография — соответствует, конечно, сути концепции дона Хуана с его требованием "стереть личную историю", но она соответствует и современному артрынку, где звезды должны вести себя как живые мифы и тайны.
В России самиздатовские переводы Кастанеды стали появляться уже в первой половине семидесятых, вскоре после начала публикации саги, и продолжали появляться вплоть до конца эпохи самиздата: к тому времени существовало несколько полных русских вариантов всех книг. На основании этих (часто анонимных) переводов издавались и первые официальные отечественные книги калифорнийского "мага"; изданий было очень много, хороших и плохих, пока киевская "София" не завалила страну полным девятикнижием. Параллельно самим текстам появлялись и публикации о Кастанеде в философских и культурологических журналах, сборниках и альманахах.
Четырехсотстраничное исследование А. Ксендзюка — первая русская монография о Кастанеде. Она ценна как минимум двумя моментами. Во-первых, автор настойчиво подчеркивает уже отмеченный выше "антиабсолютистский" пафос концепции Кастанеды. Это принципиально: здесь не идет речи о постижении последней истины или какой-то абсолютной сущности (что, как убедительно показал истекающий век, чревато самым мрачным тоталитаризмом: "Зло появляется в тот момент, когда начинают призывать делать добро ради добра", — уместно цитирует Ксендзюк даосскую традицию). Это сближает Кастанеду с новейшей мировой философией, имеющей "неметафизический" характер и питающей своими идеями живое изобразительное искусство, живую литературу, поп-культуру и так далее. Во-вторых, Ксендзюк берет на себя тяжелый труд подробно разбираться в крайне сложных категориях Кастанеды (тем более сложных, что пафос Кастанеды делает невозможным точное описание), то есть предпринимает крайне занимательную интеллектуальную операцию. Не обходится и книга без тактичного количества интересного личного опыта "трансперсональных" переживаний.
Однако некоторые особенности монографии заставляют отнестись к ней более с осторожностью. Например, тон, которым автор говорит о немилых ему (и, соответственно, враждебных Кастанеде) эзотерических традициях: безапелляционный, жесткий, подчас очень грубый, что резко диссонирует с концептуально мягким кастанедовским проектом. Еще важнее другое: осудив порождающую тоталитаризм любовь к Абсолюту, Ксендзюк тем не менее говорит о необходимости постижения настоящей Реальности (какового постижения помогает достичь Кастанеда), оперируя достаточно тотальными категориями вроде "подлинности", откуда недалеко до Абсолюта и всех других больших понятий религии и мистики.
Вопрос очень скользкий: разговоры о подлинной Реальности действительно органично вытекают из речей дона Хуана, но при этом резко противоречат его пафосу частного диалога с миром. Дело, очевидно, в том, что мысли о подлинности существуют у Кастанеды не в качестве идеологии, а в качестве текста: полухудожественного текста, текста психической практики, текста медитации. Будучи концептуализированы как теоретическое высказывание, они сразу становятся опасно грубыми. Кастанеда такой концептуализации, что характерно, не производит, понимая, что она по определению противоречива. Возможно, нестрогий дневник — единственная (кроме внутреннего опыта адепта) форма, в которой может существовать "неметафизическая магия" дона Карлоса и дона Хуана. Кастанеда не строит системы, ибо система закрывает смысл, делает его законченным и неподвижным. Ксендзюк старается систематизировать принципиально иначе построенную концепцию, отнимая у нее важное качество: неоднозначность всякого жеста.
ВЯЧЕСЛАВ Ъ-КУРИЦЫН