ЭПИГРАФЫ
Знатнейшему народу подобает занимать первое место по сравнению с прочими.
Данте
Благо народа — это высший закон. Благо суверена — это благо народа.
Томас Гоббс
КОНЕЦ ЭПИГРАФОВ
Со времен римских императоров правители не чурались политических диспутов. И чем представительнее общество благородных господ, пожелавших разделить с Первым Лицом ответственность за принятие решений, тем лучше. Процесс этот, разумеется, не всегда шел гладко. Даже благодетельные Папы, поддавшись соблазну править во благо, то есть демократично, затеяли рискованное, хотя и вполне респектабельное по нынешним меркам начинание — Вселенские соборы. Традиция продержалась несколько столетий. Но уже в начале XV века общественная польза этого мероприятия стремительно пошла на убыль. А открывшийся в 1431 году Базельский собор стал, по свидетельству современников, сборищем скандалистов и ареной междоусобиц. И не удивительно: на суд благородного собрания были вынесены территориальные споры. Польша тягалась с Литвой, Англия делила сферы влияния с Францией, непокорная Бургундия оспоривала свои интересы у Австрии. Причина сей метаморфозы проста. Иерархи упустили личную инициативу, дозволив прежде чисто богословному собранию превратиться в некое подобие, современным языком говоря, Европарламента или ООН (только без устава); допустили до дебатов светскую публику, создали комиссии, где дискутировали представители разных наций, причем не на традиционной латыни (регламентирующей эмоции цицероновским "Доколе?!"), а на своих "варварских" языках. Папский глас в столь неуправляемом хоре затерялся, и понтифики приняли единственно верное политическое решение — Соборы распустить.
Диспуты переместились в национальные парламенты. Эмоций даже прибавилось. В британском, по легенде, бытовала такая традиция: по окончании дебатов местные лидеры громогласно вопрошали "Who goes home?" (кто идет домой?) — ибо, покинув парламентские стены, разгоряченные депутаты все еще продолжали диспут, не гнушаясь при этом примитивным мордобоем. Традиция эта жива и поныне, хотя со временем и модифицировалась. Кто знает, может статься, именно поэтому правители стараются сократить до минимума общение с народными избранниками на территории последних. И не отсюда ли новое веяние давать наставления парламентариям всего раз в год — в виде емкого послания? Так светлый день общения законодателей с главой государства становится событием национального значения — торжество Политики Во Благо Народа.
Именно — и в основном — о благе и шла речь в послании Билла Клинтона к конгрессу. Президент успел провести это мероприятие еще в январе. В нелегких, надо сказать, условиях: в конце года его демократы с треском проиграли промежуточные выборы, и на Капитолии воцарилось республиканское большинство. Стоит ли говорить, сколь сложна задача увещевать политических оппонентов! Президентские спичрайтеры, впрочем, не подвели, избрав в качестве центральной тему, приемлемую для всех. Воздав должное величию своей державы, а заодно и самому себе ("сегодня наша страна сильнее, чем два года назад", то есть державная мощь приросла с его, Клинтона, приходом), помянув добрым словом предшественников от Линкольна до Рейгана, президент вспомнил об "американской мечте". Нет, не в смысле голого идеализма (этого бы ему аудитория не спустила), а в смысле конкретной программы социальной политики, обеспечивающей "достойное вхождение страны в XXI век". Президент выразил готовность заключить с нацией нечто вроде Общественного договора, обязуясь снизить налоги (прозвучали конкретные цифры, уже, как оказалось позднее, заложенные в бюджет 1996 года), безработицу и провести сеанс массированной борьбы с бюрократией (чиновников станет меньше) и нелегальной иммиграцией (острейшая проблема для обывателей). И лишь потом, в более лаконичной форме, конгресс был проинформирован о том, что сенату, например, будет предложено ратифицировать, наконец, зависший СНВ-2, а соседней Мексике, которая, войдя в Североамериканскую зону свободной торговли, стала для США почти совсем родной, тоже не худо бы помочь. Словом, говорил Клинтон о своем, американском. Заграницу помянул лишь всуе: российские ракеты больше на США не нацелены, и американские дети могут спать спокойно. Понятно, что жарких дебатов по окончании речи не случилось. За свое благостное поведение, впрочем, республиканцы отыгрываются сейчас, когда Клинтон спустил в конгресс еще одно послание — бюджетное на 1996 год. Но это уже другая тема. Выступил перед парламентариями и Гельмут Коль, у которого в бундестаге тоже немало оппонентов. И тоже, что примечательно, говорил все больше о социальных программах, и вполне аргументированно. Западные лидеры могут позволить себе (исходя из материальных возможностей) роскошь не только обещать, но и творить "во благо".
Воспринявший добрую традицию посланий Борис Ельцин оказался по сравнению с западными коллегами явно в неравных условиях — обещать ему особенно нечего. Да и констатация ситуации в России представляется не столь уж выигрышной: мода на тотальную критику миновала. И потому послание к российским парламентариям претендовало на всеохватность — обо всем, теоретически и понемногу. И организовано сие действо было с умом: во-первых, Ельцин выступал на своей территории, а депутаты как бы пришли к нему в гости, что обязывало уже само по себе. Во-вторых, о чем будет говорить президент, накануне никто из них не знал, что гарантировало докладчику благодарную, преисполненную вниманием аудиторию. И, наконец, в-третьих, дебаты в программе встречи просто не значились. Отклики, впрочем, уже есть, причем с международным подтекстом. Андрей Козырев, например, принявший в четверг сопредседателей международной конференции по экс-Югославии лорда Оуэна и Торвальда Столтенберга, оценил послание высоко: Борис Ельцин еще раз доказал, сказал министр, что "не ему надо идти на сближение с реформаторскими и демократическими силами, а им надо сплотиться вокруг президента как гаранта и лидера демократических реформ". Отзывы российских демократов различны. Например, Борис Федоров, лидер союза "12 декабря" оценил послание довольно пессимистично. Мол, все "в целом правильно, но очень безлико" и не содержит "какой-то единой жесткой мысли". Зато эту "жесткую мысль" уловил госсекретарь США Уоррен Кристофер, отметив, что президент России должен сдержать данное им обещание вовремя провести парламентские и президентские выборы. Да и вообще, складывается впечатление, что послание Ельцина было рассчитано даже в большей мере на международную аудиторию, чем на российскую. И не исключено, что реакция в мире на это событие будет даже более бурной, нежели дома. Уж очень там хотят знать, не передумал ли президент проводить реформы.
Судя по всему, не передумал, но намекнул, что путь от декларативного к реальному партнерству с внешним миром уже нелегок. А матерый знаток русской души Збигнев Бжезинский в опубликованной на днях в Foreign Affairs статье прямо говорит, что судьба внешней политики Клинтона зависит от решения им трех важнейших вопросов: каков должен быть охват НАТО, какой будет роль Германии в Европе и какими следует быть отношениям Европы и НАТО с Россией. Политолог попал в десятку: озабоченность по поводу расширения Северо-атлантического альянса во внешнеполитическом разделе ельцинского послания прозвучала особенно веско. И Бжезинский предрек эту тревогу, аргументируя ее так: только за последнее время и представители администрации Клинтона, и конгрессмены высказывались по НАТО много раз, но разнопев заметен такой, что впору и самому хозяину Белого дома задуматься: а что же на самом деле себе думают США по этому поводу. Ибо в России, по Бжезинскому, все больше крепчает уже не европейская, а евразийская идея. И намеки Ельцина на то, что кто-то пытается "потеснить Россию с ее исторических рубежей" вполне могут быть восприняты на свой счет именно Западом. Мол, у вас хорошо получается "во благо" внутри страны, а вот с партнерством дела идут пока неровно. А еще Эразм Роттердамский заметил, что "государи должны быть связаны не родством или искусственным товариществом, а чистой и искренней дружбой и еще более общим и одинаковым стремлением содействовать всеобщему благосостоянию".
НАТАЛЬЯ Ъ-КАЛАШНИКОВА