Мой голос, мой пандус
Что такое доступность и как она связана с демократией
Среди многочисленных публикаций в прессе после митингов 31 января в поддержку Алексея Навального несколько десятков были посвящены задержанию в Санкт-Петербурге Евгения Агафонова. Заголовки были такие: «Глухонемого петербуржца оштрафовали за скандирование лозунгов» или «Глухонемого оштрафовали за выкрикивание» и, наконец, «Песков предложил оспорить штраф немому за лозунги». Оппозиция и власть равно посчитали абсурдным задержание глухонемого. Эта история — идеальная иллюстрация того, как в российском обществе воспринимается инвалидность, вопрос прав людей с инвалидностью и доступная среда — как часть этих понятий.
Фото: Анна Шмитько
— Это некорректные заголовки, речь идет о глухом человеке, у которого отсутствует слух, но не речь,— говорит Наталья Нестерова, менеджер инклюзивных проектов Политехнического музея.
Наталья — слабослышащая из семьи глухих, много лет помогает самым разным московским музеям организовывать экскурсии на русском жестовом языке (РЖЯ). У этого языка своя грамматика, история, он относится к семье французской жестовой речи. Людей, которые общаются на РЖЯ, точно не назовешь немыми — это слово уже давно считается унизительным и неполиткорректным.
Реакция журналистов и президентского пресс-секретаря очень показательна. Кажется, они не могут представить, что глухой человек вышел на площадь, чтобы совершить политический жест, это для них нонсенс и требует пересмотра суда.
Старый слоган «вы нас даже не представляете» в очередной раз оказался уместен. В этот раз в отношении доступной среды.
Одна из самых пронзительных сцен из истории борьбы людей с инвалидностью за свои права выглядела так. Вашингтон, 1990 год. Солнечный июльский день. На лужайке перед Капитолием стоит небольшой письменный стол. За столом сидит президент Джордж Буш, рядом с ним в инвалидных колясках активист Джастин Дарт (он всю жизнь борется за равные возможности трудоустройства для людей с инвалидностью) и Эван Кемп, его соратник. У Буша не оказывается ручки, он поворачивается назад, там стоит преподобный Уилк, который тут же президенту ручку протягивает. Ногой, потому что Уилк тоже активист за равные права для людей с инвалидностью и рук у него нет. Буш берет ручку и подписывает «Закон об американцах с ограниченными возможностями». Главный закон США, гарантирующий равные права. Этой сцене предшествовали 20 лет митингов, забастовок, захват Министерства здравоохранения, шествия и даже вползание на ступени Капитолия десятков людей с инвалидностью.
В России движение за равные права для людей с инвалидностью выглядит совсем иначе. В одном из главных документов (так называемом СП 59 «Доступность зданий и сооружений для маломобильных групп населения»), регулирующих организацию доступной среды, например, написано, что он подготовлен в рамках выполнения «плана мероприятий по созданию безбарьерной среды для целей проведения XXII Олимпийских зимних игр и XI Паралимпийских зимних игр 2014 г. в г. Сочи». То есть о безбарьерной среде задумались ради Олимпиады, а не ради людей.
Каждый, кто немного посидел на форумах, в фейсбучных группах про доступную среду или просто постоянно общается с людьми с инвалидностью, знает, что таблички по Брайлю, которые вы наверняка видели в поликлиниках и судах, тактильные направляющие, которые есть на каждом вокзале и каждой станции метро, пандусы очень часто нещадно критикуют. Трости незрячих не раз застревали в тактильных направляющих, пандусы покрыты скользкой мраморной плиткой, таблички не очень понятно, как можно найти: не будешь же ощупывать все стены здания.
В России доступность из права превратилась в милость, упавшую с неба вместе с Олимпиадой. Установить пандус — это представимо и даже обязательно по закону. Спросить, удобен ли такой пандус, вовлечь человека с инвалидностью в установку пандуса — что-то из области фантастики. Такой же странный нонсенс, как и глухой, заявляющий о своих правах на площади.
Вся сложность в том, что доступность — это не пандус. Доступность — это видимость, слышимость, это голос, это права конкретных людей, которых государство не видит и называет «маломобильными группами населения».