Как попасть в столетний застой

Экономические истории успеха ХХ века у всех на слуху — Япония, Южная Корея, Тайвань. Гораздо меньше внимания уделяется драматичным падениям, ярчайший пример которых Аргентина.

АЛЕКСАНДР ЗОТИН

Сто лет назад США и Аргентина были вполне сопоставимы по уровню развития. Молодые, динамичные нации, с плодородными землями и прекрасными перспективами. Пампы на американском юге и прерии на севере обещали стать житницами старушки Европы. До Великой депрессии Аргентина входила в дюжину самых богатых экономик в мире (еще раньше, в 1800 году, по оценке американского экономиста Джона Костуорта, ВВП на душу населения в Аргентине был выше, чем в США).

В начале ХХ века для миллионов эмигрантов из Европы был актуален вопрос: Буэнос-Айрес или Нью-Йорк? И в Аргентине (ВВП на душу населения в 1913-м — $3,8 тыс. в международных долларах 1990-го) сформировался почти такой же плавильный котел наций, как и в США (аналогичный показатель — $5,3 тыс.).

Сейчас сопоставление этих двух стран может показаться шуткой. США стали сверхдержавой (ВВП на душу населения в 2013-м — $53 тыс.), а Аргентина прославилась как serial defaulter, нация--регулярный банкрот (ВВП по ППС на душу населения в 2013-м — $18,7 тыс.). Почему Аргентина не реализовала потенциал и попала в ловушку стран среднего уровня доходов совершенно необычным образом — спустившись вниз?

Сквоттеры против лендлордов

Различия в экономическом развитии Северной и Южной Америки были заложены еще в позапрошлом веке. Если в Штатах освоение новых территорий шло путем практически бесплатного предоставления права собственности на земли проживавшим на них семьям (знаменитый Homestead Act 1862 года), то в Аргентине (как и в еще большей степени в других странах Латинской Америки) земля попала в руки кучки лендлордов-аристократов, в основном испанского происхождения. По закону 1826 года Enfiteusis, 8 млн га земли в провинции Буэнос-Айрес было распределено между 293 индивидами. К 1937-му 95% фермеров не владели землей, на которой работали, зато 1% лендлордов были хозяевами 70% всей земли.

Рядовые эмигранты из Старого Света прощались с земельной аристократией на родине только для того, чтобы встретиться с ней уже в Новом Свете. Им ничего не оставалось, как оседать в городах (75% эмигрантов стали горожанами), создавая там новый многочисленный и поэтому небогатый класс. Иными словами, люмпен-пролетариат, или по-испански descamisados (безрубашечники). В итоге плодородные земли Аргентины так и остались полупустыми: население страны сконцентрировалось в столице, даже в XXI веке 35% населения живет в Буэнос-Айресе.

Впрочем, в начале XX века трудно было распознать в этом скрытую экономическую мину. В Аргентину шел поток эмигрантов: с 1857 по 1950 год в стране осело 6,6 млн выходцев из Старого Света, в основном итальянского, испанского и немецкого происхождения, но также много русских и украинцев (в США — более 25 млн).

С 1875 года и до Первой мировой войны аргентинская экономика демонстрировала почти китайские темпы развития: среднегодовой рост ВВП составлял 7-8%. Появившиеся в конце ХIХ века рефрижераторы и резко снизившиеся транспортные издержки открыли для аргентинских фермеров настоящую золотую жилу — европейский рынок. Производство резко выросло, аргентинская говядина появилась на столах у европейцев. К концу ХIХ столетия за счет экспорта мяса и зерновых ВВП на душу населения в Аргентине был чуть выше, чем во Франции, и на целую треть выше, чем в Италии. Именно в этот период бума в центре Буэнос-Айреса появились дома, достойные украшать Париж. Однако процветание длилось недолго. Сейчас здания запущены, мрамор мостовых истерся и растрескался.

Популизм на марше

На сельском хозяйстве успех Аргентины, в сущности, и закончился. Природное богатство при крайнем неравенстве в распределении собственности стало препятствием для очередного шага в развитии страны — индустриализации. Элита Аргентины не видела смысла отказываться от спокойной жизни на природную ренту. "Голландская болезнь" (стагнация экономики из-за доминирования мощного сырьевого экспорта) по-аргентински оказалась поистине злокачественной.

Великая депрессия (1929-1939) стала первым звонком. Из-за всплеска мирового протекционизма Аргентина пережила глубочайшее падение внешнего спроса. К концу 1929 года экспорт мяса в континентальную Европу упал по сравнению с уровнем 1924-го более чем на две трети. Реакцией на экономический кризис стал приход к власти в 1943 году популиста полковника Хуана Перона, поддержанного небогатыми, но многочисленными горожанами-рабочими (те самые descamisados).

Причину неурядиц Перон видел в том, что Аргентина стала экономической колонией, экспортирующей дешевое сырье и импортирующей дорогие промышленные товары.

Аргентинское общество разделилось: кучке лендлордов-латифундистов, которые контролировали сельскохозяйственный сектор, ориентированный на экспорт, противостояло большинство населения — горожане, работающие на промышленных предприятиях. Большая разница в доходах побудила Перона сделать ставку на перераспределение, а не на развитие. Впрочем, как отмечают исследователи Латинской Америки, например американский политолог Адам Пшеворски, нерешенная проблема неравенства стала причиной институциональной и экономической ловушки почти для всех латиноамериканских стран.

Для Перона урбанизированное большинство было мощной электоральной базой, и его политика основывалась на предоставлении необоснованных преференций городскому пролетариату в ущерб остальным. Перон старался организовать рабочие массы в мощные и преданные ему профсоюзы (число их участников выросло с 500 тыс. в 1945 году до 2 млн к 1950-му, всего рабочая сила насчитывала 5 млн человек). Он раздавал политическим сторонникам должности на госслужбе, социальные льготы, подачки и обещания в обмен на лояльность.

Параллельно стартовала и масштабная национализация (среди прочего государство прибрало к рукам железные дороги, коммерческий флот, университеты, общественный транспорт). Из национализированных университетов Перон убрал всех несогласных, в том числе лауреата Нобелевской премии по физиологии Бернардо Усая и писателя Хорхе Луиса Борхеса (последнему была предложена должность молочного инспектора на рынке). Многие оппозиционеры оказались в тюрьме (например, писатель и критик Виктория Окампо), целый ряд представителей интеллектуальной элиты эмигрировали в США.

Аргентина при Пероне и после него стала классическим примером экономического популизма (перонисты предпочитают название "хустисиализм" — от названия своей партии Partido Justicialista — Партия справедливости). Американские экономисты Рудигер Дорнбуш и Себастьян Эдвардс в книге "Макроэкономика популизма в Латинской Америке" определяют его так: "Политика, акцентированная на перераспределении ресурсов при невнимании к инфляционным и фискальным рискам, а также недооценивающая реакцию на нерыночные меры правительства". Последствия такой политики ударили по всем. Рабочие бастовали, требуя подачек, дефицит бюджета рос, инфляция выходила из-под контроля (13% в 1948 году, 31% в 1949-м, 50% в 1951-м).

Перон попытался провести модернизацию собственными силами. Он изолировал Аргентину от внешнего мира: к 1955 году средний уровень тарифов на импорт достиг 84%, в то время как в развитых странах опустился до однозначных цифр (Перон отказывался от вхождения Аргентины в ГАТТ — предшественницу ВТО). В начале 1950-х Перон воспылал любовью к высоким технологиям и заявил, что Аргентина первой добьется контролируемого термоядерного синтеза. Благодаря этому аргентинские семьи получат почти неисчерпаемый источник энергии размером с молочную бутылку. Разумеется, все прожекты закончились ничем.

Аргентинские лендлорды подвергли Перона резкой критике. В 1955 году его сместили, однако новая хунта не смогла ничего предложить взамен. В 1973 году перонисты вернулись, но с тем же результатом. К 1976 году страна погрузилась в хаос: забастовки рабочих сменяли одна другую, а уступки правительства подстегивали новый инфляционный виток.

При вновь пришедшей к власти военной хунте тоже ничего не получилось. В 1982 году она решила поиграть в супердержаву. В апреле Аргентина высадила десант на контролируемые Великобританией Фолклендские острова и захватила гарнизон британских морских пехотинцев. Премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер отправила к островам военную армаду. После непродолжительных боевых действий аргентинцы были выбиты с островов, и Великобритания сохранила контроль над территорией.

В 1980-х взметнувшиеся расходы на оборону и война с Великобританией подкосили бюджет и вынудили правительство прибегнуть к эмиссии. Это вызвало жесточайшую инфляцию — и так на протяжении многих лет. С середины 1970-х до конца 1980-х среднегодовой уровень инфляции превышал 200%. Заниматься экономикой было некому: редко какой президент досиживал срок до конца. С 1857 по 1996 год сменилось 44 президента и 114 министров экономики — министерства существовали в среднем год и три месяца.

И снова провал

Экономический популизм в ХХ веке был свойствен почти всем латиноамериканским странам, однако некоторые выбрались из мертвой петли. Более или менее успешными примерами стали Чили и в какой-то степени Уругвай с Бразилией. Аргентине это не удалось и по сей день, хотя, казалось, последнее десятилетие ХХ века давало такой шанс.

В конце 1990-х Аргентина привычно страдала от инфляции. Когда к власти в 1989 году пришел новый харизматичный президент Карлос Менем, инфляция дошла до 5000% в год. Менем решил ввести политику currency board (валютные резервы страны должны полностью покрывать объем национальной валюты в обращении) и привязать валюту к доллару при свободной конвертации аустралей (позже — песо) в доллары.

На первых порах все было успешно: инфляция остановилась, экономика начала расти. Ну а архитектор аргентинских реформ Доминго Кавальо прославился как экономический гуру даже в далекой России, куда его в разгар кризиса 1998-го зазывали экономическим советником.

Однако идиллия продлилась недолго. К концу 1990-х ситуация начала ухудшаться: в 1999 году экономика Аргентины пострадала от девальвации бразильского реала (бразильский экспорт стал более конкурентоспособным по отношению к аргентинскому) и одновременного усиления доллара на международных рынках после Азиатского кризиса 1997-1998 годов, что привело к укреплению песо к валютам основных торговых партнеров — Бразилии (30% внешней торговли) и ЕС (23%). Это сделало аргентинский экспорт неконкурентоспособным и погрузило экономику в рецессию: уже в 1999 году падение ВВП достигло 4%. На этом фоне фискальная политика стала неадекватной: при падении экспортной выручки попытки аргентинского правительства снизить расходы бюджета блокировались профсоюзами, рос внешний долг страны.

Вместе с тем привязку песо к доллару решено было удерживать. МВФ предоставлял кредиты только при условии жесткой бюджетной экономии и сохранения привязки песо к доллару (девальвация песо убила бы банковскую систему, имеющую преимущественно долларовые пассивы и песовые активы). Инвесторы тем не менее не поверили в способность Аргентины сохранить привязку песо к доллару. В 2000 и 2001 годах ситуация не улучшилась: начался массовый отток капитала, население, ставя под угрозу банковскую систему страны, снимало депозиты в песо и переводило их в доллары. В ответ правительство заморозило вклады на 12 месяцев, дозволяя снимать лишь небольшие суммы — политика corralito (буквально с испанского: "загончик").

Население ответило сначала массовыми демонстрациями "пустых кастрюль" — cacerolazo, а потом, в декабре 2001-го, бунтом и беспорядками, в ходе которых президент Аргентины Фернандо де ла Руа вынужден был уйти (бежал с центральной площади Буэнос-Айреса на вертолете).

"Аргентина в конце 1990-х — это яркий пример ложных надежд на улучшение внешнеторговой конъюнктуры и нежелания провести необходимые поправки в курсовой политике, пока это можно было сделать в управляемом порядке,— отмечает известный американский экономист, один из основателей чикагской экономической школы, профессор Калифорнийского университета Арнольд Харбергер.— Чем раньше бы правительство девальвировало песо, тем было бы лучше".

В конце 2001 года МВФ умыл руки: очередной транш кредита так и не был выплачен — сокращение бюджетных трат и рост налогов только снижали совокупный спрос и все глубже погружали экономику в рецессию. Временное правительство во главе с Адольфо Родригесом Саа, лишившись возможности осуществлять выплаты по госдолгу в объеме $93 млрд, объявило по большей его части дефолт. 1 января 2002 года новый глава государства Эдуардо Дуальде объявил об отказе от привязки песо к доллару. Песо резко девальвировался к последнему, при этом долларовые вклады в банках были переведены в песо по курсу значительно ниже докризисного (песофикация).

Определенная доля ответственности за случившееся лежит и на МВФ, который вначале поддерживал аргентинские реформы. В 1990-х МВФ рассматривал Аргентину как историю успеха. Когда начались трудности, МВФ продолжал кредитовать Аргентину и выступал за удержание привязки песо к доллару, недооценив издержки такой политики. Когда же стало ясно, что ситуация не улучшилась, а песо обречен на девальвацию, МВФ просто ушел.

Негативный эффект дефолта, девальвации и песофикации трудно преувеличить. В 2002 году экономика Аргентины в долларовом выражении упала почти втрое — это была настоящая экономическая катастрофа.

Все сначала

Только сейчас, спустя 12 лет, экономика превысила предкризисные уровни. Глобальная рецессия 2009-го хотя и сказалась на Аргентине (падение ВВП составило 2,5%), но ее эффект оказался относительно слабым. Причина проста — Аргентине особенно не с чего падать, база низкая. Финансовый сектор крайне неразвит, страна не пережила кредитного бума, последствия схлопывания которого почувствовали другие страны. Падение ВВП в 2009-м даже в большей степени было связано с плохой погодой и урожаем, чем с глобальным кризисом.

Кроме того, после дефолта 2001 года Аргентина оказалась отрезана от мировых финансовых рынков: ее кредитовала только Венесуэла, и эта слабая интеграция помогла в кризис.

После провала в начале 2000-х и закрытия доступа к мировому финансовому рынку Аргентина вновь стала ориентироваться на свое преимущество столетней давности — сильный сельскохозяйственный сектор. Других мощных источников роста просто нет — в экспорте доминируют продукты растениеводства и животноводства (более 60%). Аргентина вернулась к началу 1900-х — к тому, с чего начинала. Однако конкуренты уже не те, и догнать их будет непросто. Впрочем, в последние годы в стране отличные урожаи винограда, что поможет экономике вырасти, а населению порадоваться за скромные сельскохозяйственные успехи несостоявшейся сверхдержавы.

Сто лет назад у США и Аргентины были почти равные перспективы развития — сейчас поезд ушел. Поддержать американскую экономику можно покупкой любой высокотехнологичной электроники, в которой используется интеллектуальный продукт из США. Поддержать Аргентину труднее, разве что покупкой вина или мяса.

Нынешняя отсталость Аргентины — результат разрушительной внутренней динамики экономического падения. Выделить какую-то одну причину провала в экономическом развитии Аргентины в ХХ веке нельзя. Однако главные проблемы — слабые политические институты и плохая макроэкономическая политика. Фискальная и бюджетная политика не были сбалансированы, что вело к гиперинфляциям и дефолтам. Все это следствия почти столетней истории экономического популизма, романтизации отношений населения и власти. Не случайно в Аргентине до сих пор культ жены Перона Эвиты, основным "достижением" которой были подачки населению из специально созданного для этого государственного фонда.