Распространенное представление о том, что в Кремле "партия войны" одолела "партию мира" и затеяла чеченскую кампанию, нуждается в уточнении: что имеется в виду под "партией мира"?
Даже если отвлечься от версий, согласно которым ельцинский нос — это тот же Форос, и обратиться к менее радикальным гипотезам, получится, что "партия войны", объединяющая преторианцев Коржакова--Барсукова и сверху донизу замаранных военных и чекистов, решительно взяла верх над реформистской партией, к которой причисляли придворных интеллектуалов Батурина, Сатарова, Лифшица и Урнова. Источники из администрации указывают, что ряд "голубей" (Батурин, например) принимал деятельное участие в подготовке военных указов, а если среди "партии мира" в последние дни и наблюдается подавленное настроение, то связано оно отнюдь не с успехами (отсутствующими) "партии войны", как логично было бы предположить, а, напротив, с крайне неудовлетворительным ведением кампании и с "большой кавказской войной" российской общественности против собственного правительства. При несоответствии фактов гипотезе можно исправить гипотезу, указав, что "партия мира", цепляясь за чины, совершила идейное самоубийство и покорилась "партии войны" — ведь именно так интерпретируют эволюцию Козырева. Но можно обозреть и другие, менее обидные для "партии мира" версии.
Источником двухпартийной гипотезы служили сентябрьские толки, согласно которым в Кремле придворной партии, которую власть интересует исключительно ради самой власти, противостоит западническая партия либеральных бюрократов, склонных служить не столько власти как таковой, сколько престол-отечеству. Теперь расклад сил, относимый к периоду неприличных для правителя "обидных слабостей" президента, механически прикладывается к обстоятельствам усмирения мятежной провинции. Неадекватность аналогии делается более ясной, если вспомнить, что само понятие борьбы придворных партий предполагает самодержавный тип политической культуры, в чем, кстати, Ельцина, неоднократно обвиняли. Мысль аналитиков сводилась к тому, что в администрации президента Александра I Аракчееву-Коржакову противостоит Батурин-Сперанский. Но если для леволиберального пацифиста конца XX века нетрезвое дирижирование оркестром и военный поход на мятежников одинаково неприемлемы, то для просвещенного бюрократа начала XIX века "обидные слабости" правителя безусловное зло, а твердое подавление мятежа столь же безусловный долг. Сторонники ходовой версии неявным образом предположили, что либеральный бюрократ и левый пацифист суть одно и то же, и на этом основании сделали вывод о поражении "партии мира". Сомнительность исходного предположения сильно обесценивает конечный вывод.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ