Начался очередной сезон петербургского Дома кино. В день открытия профессионального клуба кинематографистов состоялась премьера "Дождей в океане" — последнего фильма Виктора Аристова, законченного после его смерти Юрием Маминым.
В словаре эстетических понятий нет слова "странный". И все же Виктор Аристов был именно странным режиссером. Во всех снятых им картинах легко найти проколы драматургии или сбои вкуса. Но при этом совершенно невозможно определить, откуда берется энергия авторского стиля, некое рассеянное биополе, зачастую темное, но всегда притягательное. У фильмов Аристова была одна общая черта — они застревали в памяти и не растворялись до конца на уровне художественного впечатления. Они продолжали оставаться где-то в подкорке, словно недосмотренные сны.
Ранние работы режиссера — "Свояки" и телефильм "Тростинка на ветру" — никто особенно не заметил. А известность — хотя и с оттенком кулуарности — ему принес снятый в 1985 году "Порох". Исторический эпизод транспортировки боеприпасов из Кронштадта в осажденный немцами Ленинград, рассказанный жестко, по тогдашним вялым временам даже шокирующе, тут же попал в кильватер постгермановской традиции, благо в свое время Аристов отработал ассистентом на "Двадцати днях без войны". Формально все сходилось: подчеркнутый антигероизм, бытовизация мотивов, вочеловечивание коллективной коллизии. По существу же было совсем наоборот, потому что за скрупулезно выписанным потоком жизни у Германа всегда стояла Большая История, а для Аристова непридуманный военный сюжет был в первую очередь поводом высказаться на тему аффектированных свойств человеческой природы. Пройдя в оба конца по дороге смерти, сыгранный Юрием Беляевым партработник словно переживал обряд персональной инициации. Через физический страх отыскивал в себе нечто непознанное, скрытое.
За "Порохом" последовали "Трудно первые сто лет", где сквозь кичево-сюрреальные образы и навязчивые дежа-вю отчетливо просматривалась тема телесного созревания, опыта плоти. Потом появился увенчанный берлинским "медведем" "Сатана" — на мой взгляд, одна из самых мрачных и загадочных картин последнего времени. Фильм уникальный еще и потому, что в противовес классической национальной (и не только экранной) традиции показывал физиологию зла, его опору на людские инстинкты.
Потом Аристов начал снимать "Дожди в океане". Теперь уже бесполезно гадать, как в авторской версии разложился бы полуфантастический треугольник: экстравагантная отроковица (Анна Молчанова), сыщик (Юрий Беляев) и подозреваемый в женоубийстве герой-любовник (Сергей Ражук), волею случая затерянные посреди океанских просторов. В сценарной аннотации встречаются ссылки на "Остров погибших кораблей", но понятно, что ничего общего между авантюрной феерией Александра Беляева и центральным для Аристова мотивом "воспитания чувственности" нет и быть не может. По мере того как троица удаляется от цивилизации, от интерьеров ар нуво, от избыточного комфорта, процитированного из Феллини, покровы культуры, ее иллюзии и табу спадают. Эффектный каприз и следующая за ним романтическая робинзонада вершатся в минималистской декорации из воды, солнца и ржавого железа. Главное посвящение происходит здесь. Инстинкт торжествует над идеалом. Сила посрамляет условности. В финале, правда, выясняется, что вся эта квазиэротическая фантасмагория лишь привиделась озабоченной буржуазке.
Как выпутался бы из этой истории сам Аристов, мы, повторяю, уже не узнаем. Он мог бы сделать неудачное кино, но это было бы именно кино Аристова — одного из самых физиологичных наших режиссеров, обладавшего редкой для отечественного экрана потребностью проникать глубже психологии и социологии — в сферы низкие, грубые, телесные. Отсюда его пресловутая "странность", отсюда его постоянный и тяжелый интерес к похоти и убийству как экзальтированным ликам Эроса и Танатоса. В "Порохе" предсмертные корчи напоминали какой-то бесстыдный брейк-данс. В "Сатане" детская кровь смешивалась с кефиром, выдавая тем самым несформулированные намерения умствующего киднэппера. Авторский мир Аристова был насквозь сексуален и насквозь проницаем смерти.
Виктор Аристов умер этой зимой. "Дожди в океане" завершил Юрий Мамин — режиссер выраженного сатирического дарования. И именно в силу природы своего дара режиссер-моралист. Поскольку Аристов искал и находил сокровенное и даже стыдное, он моралистом не был и быть не мог. Он видел жизнь через боль, сдвиг, эксцесс, в то время как Мамин блестяще умеет обобщать и комически обыгрывать ее, жизни, типические черты. Кроме того, вершина маминского эротизма — мужики в семейных трусах, сигающие под лед во славу родины, как в "Празднике Нептуна". Посему и навязчивая для Аристова плотская, жестокая и болезненно-красивая коллизия в дорисовке Мамина приобрела контуры притчи. То есть такой композиции, когда автор не остается один на один с художественным материалом, а устремляет его куда-то дальше и выше отпущенного объема и фактуры.
Энергетика фильмов Аристова во многом исходила как раз из фактуры. Золотая питерская осень в "Порохе", провинциальный сюр видений героини "Трудно первые сто лет", осклизлые стены ресторанной подсобки, в которой комсомольский "сатана" насиловал невесту приятеля... Составляющие уравнения легко объяснимы: телесность мира отзывалась в осязаемой вещественности экрана, мир был плотен, материален, непереносимо чувственен. Режиссерское зрение Мамина куда более целомудрено. Он тяготеет к трюку, аттракциону, условности, закономерно сторонясь интимного контакта с изображением. Сцена, где озверевший сыщик набрасывается на заигравшуюся в любовь героиню, у Аристова была бы нормальным повествованием о темных энергиях человека. Для Мамина — нечто ужасное, почти преступное. Он распечатывает, замедляет сцену, дистанцирует ее, исключая тем самым из интонации личное высказывание.
Без сомнения, доведя до конца работу ушедшего товарища, Юрий Мамин поступил достойно. И в профессиональном отношении, и просто по-мужски. Тайны "двух океанов" таким образом как будто и нет, но есть тайна покойного автора. Мамин не сумел ее разгадать, но тем самым еще раз подтвердил, каким странным, своеобразным и, увы, так до конца и не реализованным был талант Виктора Аристова.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ