Сегодня вечером в Ленкоме состоится премьера спектакля по пьесе А. П. Чехова "Чайка". Режиссура Марка Захарова, сценография Олега Шейнциса, костюмы Валентины Комоловой. В постановке, работа над которой длилась несколько лет, заняты ведущие актеры труппы.
Меньше всего "Чайка" в постановке Марка Захарова нацелена на то, чтобы поразить. После буйства театральной инженерии и комического дивертисмента Содружества актеров Таганки происходящее на сцене Ленкома выглядит вполне консервативно. Традиционно изящные и легко узнаваемые декорации Олега Шейнциса (в меру условные в первом действии и в меру реалистичные во втором), традиционная, за одним единственным исключением, разработка характеров и обычный для актеров Захарова уровень. Эта "Чайка" не может, не станет и вряд ли рассчитывает стать новым словом в трактовке пьесы. Но событием, как ясно уже после первого прогона, спектакль несомненно будет. И в этом — один из самых любопытных сюжетов, связанных с последней ленкомовской постановкой.
Можно спорить, оказался ли театр способен к глубинному постижению образов — скорее нет, и на конгениальность первоисточнику он явно не претендует. Но режиссер сумел взглянуть на чеховских персонажей без умиления и без насмешки — так, как смотрел на них сам драматург, и как редко смотрят теперь. Его Аркадина взбалмошна, талантлива, жестока и способна воспринимать мир только в глубоком переживании. "Люди, львы, орлы и куропатки", — шепчет она, разбирая бумаги мертвого сына — потрясенная этим декадентским бредом, как откровением. Прием в меру наивный, но действенный — как все, что исходят от Чуриковой.
Русский Сталлоне Дмитрий Певцов играет трогательного, ранимого и очень славного Треплева — человека, раздавленного собственной страстью и собственными амбициями. Его Костя действительно сильно любит Нину и сильно хочет стать хорошим писателем. Актер делает все, чтобы заставить публику разделить убеждение доктора Дорна: "А я верю в Константина Гавриловича! Что-то есть!", — а не Тригорина: "Ему не везет. Все никак не может попасть в нужный тон". Певцову это вполне удается, чему немало способствуют посторонние обстоятельства: в роли Дорна обаятельный, как всегда, Броневой, а его оппонент с самого начала изо всех сил пытается вызвать у зрителя недоверчивое к себе отношение. Тригорин Янковского — Захарова с равным успехом мог бы быть не писателем, а актером, как Аркадина, или киевским мещанином, как ее бывший муж. Он — стареющий ловелас, и в этом главная и едва ли не единственная его характеристика. Играть отрицательное обаяние Янковский умеет. Но режиссер учитывает неотразимое воздействие "звезды" своего театра на значительную часть аудитории, всячески утрирует (светом, музыкой, шумовыми эффектами) и без того монструозные ужимки вне всякого сомнения самого отрицательного персонажа спектакля.
Тригорин Чехова все-таки был писатель и к тому же — автор классического афоризма: "Каждый пишет так, как хочет и как может". В этой, первой, реплике беллетриста — прозрение, к Треплеву пришедшее лишь в самом конце: "Дело не в старых и новых формах, а в том, что человек пишет..." К соблазну увидеть в этих двух героях "коллективное alter ego" Чехова современный театр в который уже раз остался глубоко равнодушен. Что в данном случае странно — Ленком, казалось, увидел и обозначил даже их общность. Обоих литераторов влечет к Нине, не традиционно поэтическому существу, а вульгарной мещаночке (не в сословном, а в нарицательном смысле) — абсолютному воплощению живой жизни, каким кажется она этим мученикам слова. Из Чайки Александры Захаровой, старательно, как в школе, перечисляющей "львов, орлов...", а финал монолога декламирующей как большая актриса, может родиться и Книппер-Чехова и Наташа из "Трех сестер". Она, как и Треплев, остается в спектакле нерешенным вопросом — и за то, что театр сумел уловить эту незавершенность, ему можно очень многое простить. Например, слащавую картинку финала: на одной из террас-уступов, сбегающих к "колдовскому озеру" возникают живая Нина и мертвый Костя, склонивший голову к ней на колени. Аллюзия на Пьету, слава Богу, не настойчиво, все же возникает. Популярная в кругах авангарда идея прочтения чеховской драматургии как нового мифа не обошла и этот, не склонный в общем к философическим изысканиям, коллектив. Более того — минутами возникает ощущение, что тональность мифа театр уловил: когда очень хорошие актеры произносят чеховский текст, его метафизические пласты проступают сами собой, кажется, без всяких усилий с чьей-либо стороны.
Ощущение, которое достаточно остро в первом, комедийном, действии и заметно притупляется во втором — трагедийном. И не потому, что захаровские актеры смешное играют лучше, чем грустное. Причина скорее в том, что миф в нынешнем столетии чаще являлся через комедию. Это еще в предвосхищении нового века почувствовал Чехов, определяя жанр своих пьес, это же ощущают современные режиссеры и — лучше ли, хуже — пытаются воплотить. Марк Захаров сделал это абсолютно профессионально и с предельным для его театра тактом. В случае с пьесой уровня "Чайки" для громкого и оправданного успеха этого более чем довольно.
ЛАРИСА Ъ-ЮСИПОВА