приглашает Анна Толстова
Года три назад в ГМИИ имени Пушкина показывали выставку "Россия--Италия. От Джотто до Малевича", из которой явствовало, что в этом матче — по крайней мере, до появления Казимира Малевича со товарищи — Россия проигрывает всухую. Что много чего прекрасного — от прелестных головок Федора Рокотова до "Последнего дня Помпеи", от пейзажей Сильвестра Щедрина до ивановского "Явления Мессии" — рождалось в русском искусстве, как, впрочем, и в других европейских школах, из живительного чувства sehnsucht nach Italien, тоски по Италии. И что в XIX веке, когда кузница кадров авангарда переехала в Париж, к тоске по Италии стала примешиваться тоска по былому величию итальянской школы, особенно досадная, конечно, для самих итальянцев. Ответом на это национальное унижение и стал футуризм — последняя попытка "родины искусства" вернуть себе художественную гегемонию. А выставку "Футуризм — радикальная революция. Италия--Россия", сделанную ГМИИ совместно с Музеем современного искусства Тренто и Роверето и еще 30 музеями и частными собраниями Европы, Америки, Израиля и России, можно считать ответом на "Россию--Италию. От Джотто до Малевича". Своего рода матчем-реваншем, в котором на нашей стороне много преимуществ.
Например, количественное. В России накануне революции вся продвинутая молодежь записывалась в футуристы. И Михаил Ларионов с Натальей Гончаровой, и Николай Кульбин, и Михаил Матюшин, и Казимир Малевич, и все как одна "амазонки авангарда", и даже Аристарх Лентулов. А уж Давид Бурлюк одним своим видом — клоунским цилиндром, серьгой в ухе, гримом дешевой кокотки и намалеванными прямо на щеках картинками — обращал в футуристическую веру целые полки. Тогда как главных итальянских футуристов-художников, если не считать таковым Филиппо Томмазо Маринетти с его ассамбляжами и экспериментами в визуальной поэзии, можно пересчитать по пальцам: Умберто Боччони, Джакомо Балла, Луиджи Руссоло, Карло Кара, Джино Северини и Фортунато Деперо.
Качественное преимущество тоже, кажется, у нас. Как бы ни были хороши "симультанные" картины и "развертывающиеся в пространстве" скульптуры Боччони, погибшего на войне в 1916-м совсем молодым, а ранние Малевич, Матюшин, Ларионов с Гончаровой и пара "амазонок", пожалуй, выглядят радикальнее. Как бы ни были прекрасны проекты футуристических городов Антонио Сант-Элиа, тоже погибшего в 1916-м в бою у Монфальконе, а русские конструктивисты, на фронтах первой мировой особо не отличившиеся, воплотили города будущего в действительность, да и своих великих мечтателей вроде Якова Чернихова в России хватало. Что же касается литературы, то вряд ли верлибры и "монтажная" проза Маринетти стали большим вкладом в итальянскую словесность, чем "лесенки" Владимира Маяковского и "заумь" Велимира Хлебникова и Алексея Крученых — в русскую. И уж точно все итальянские фотографы-футуристы вместе взятые не стоят одного Александра Родченко.
Может быть, все дело в происхождении. Когда итальянские футуристы призывали "плевать на алтарь искусства", это был протест интеллигентных мальчиков из хороших семей, обремененных многовековым культурным багажом, который они никак не могут забыть на вокзале, даром что воспевают скорости поездов и аэропланов. А когда наши бузотеры, к древним римлянам род не возводившие, собрались "бросить Пушкина с корабля современности", так уж бросили от всей широты своей скифской души. Может быть, дело было во внешних обстоятельствах. Итальянцы выбрали войну, и она вначале выкосила лучшую часть их рядов, а потом соблазнила фашизмом, от романа с которым Маринетти не могут отмыть до сих пор. Русские футуристы выбрали революцию, и она, кого потом разметав по белому свету, кому поставив "точку пули в конце", все же подарила им целое десятилетие невероятного подъема.
Впрочем, одно бесспорное преимущество у сборной итальянцев — как-никак футуризм изобрели именно они. Выставка сделана к 100-летию движения, которое будут отмечать в следующем году: "Манифест футуризма" Маринетти появился в субботнем номере парижской Le Figaro 20 февраля 1909 года. Наши, правда, первенство Италии признавать категорически отказывались. Утверждали, что у нас все было раньше и лучше. Маринетти, приезжавшего в начале 1914-го в Москву и Петербург с лекциями, встретили неласково, а вместо иноязычного "футуризм" предпочитали посконные "будетляне" или "будущники". То был не просто спор о словах. Футуризм, провозгласивший главной ценностью искусства его устремленность в завтрашний день, был силен словесной стороной, то есть теориями. Авторы "Пощечины общественному вкусу" прекрасно понимали, как важно, чтобы и первое, и последнее слово осталось за ними.
"Футуризм — радикальная революция. Италия--Россия. К 100-летию художественного движения". ГМИИ им. А. С. Пушкина. До 31 августа