Гастроли балет
В московском Театре оперетты в спектакле Бориса Эйфмана "Чайковский" главную роль исполнил Владимир Малахов — мировая звезда и руководитель берлинской Штаатсопер. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА оценила роль личности в балетном спектакле.
"Чайковский" Бориса Эйфмана знаменит как первый российский балет, откровенно трактующий гомосексуальную тему. Хореограф Эйфман наделил душевного и кроткого Петра Ильича Чайковского зловещим двойником, олицетворяющим его темные страсти. Изнурительная борьба композитора со своим персонифицированным подсознанием и составляет основной конфликт балета, поставленного, естественно, на музыку самого Чайковского.
Вторым источником страданий творца является его женитьба на похотливой и вздорной бабе, которая в итоге впадает в умопомешательство. Графиня фон Мекк маячит на заднем плане и лишь раз, для прояснения своей роли в жизни Чайковского, осыпает его кредитками. Зловещую роль играет светская чернь, то воздающая композитору почести, то подвергающая остракизму за гомосексуальные наклонности. События реальной жизни метафорически укрупняются образами из балетов Чайковского, от белых лебедей и черных злых гениев до феи Карабос из "Спящей красавицы" и Дроссельмейера из "Щелкунчика". Кульминацией разврата служит сцена в игорном доме, превращающаяся в сущую оргию с полуобнаженными "карточными тузами", ласкающими и терзающими азартного композитора. Гибель героя наступает в момент, когда он душит свое второе "я", не выдержав раздвоения личности.
Тринадцать лет назад "Чайковский" так потряс театральную общественность России, что стал первым лауреатом "Золотой маски". Прошедшие годы не приглушили успех балета. Во всяком случае, три сезона назад Владимир Малахов, танцовщик с мировым именем и одновременно руководитель берлинской Штаатсопер, пригласил Бориса Эйфмана поставить спектакль у себя в театре и станцевал в нем заглавную партию. Похоже, за годы работы на интеллигентном Западе артист стосковался по безудержности страстей, бушующих в хореографии господина Эйфмана.
C труппой Бориса Эйфмана господин Малахов танцевал "Чайковского" не впервые, но впервые в Москве. С собой он привез только "жену Чайковского" — легкую техничную балерину Надю Сайдакову, в конце 1980-х работавшую вместе с ним в Театре классического балета Натальи Касаткиной и Владимира Василева, а затем осевшую в берлинской труппе. Участие Владимира Малахова сильно изменило балет, не до неузнаваемости, конечно, но до той степени, которая позволила терпеть вульгарность этого произведения.
Роль Чайковского, практически не уходящего со сцены и проводящего тяжелейших обоеполых дуэтов больше, чем любой балетный персонаж,— предел истошности. С самого начала, когда композитор, одолеваемый балетными кошмарами, обнаруживает у себя в кровати мужчину (свое второе "я"), и до самого конца, когда истерзанный Чайковский стискивает шею демонического двойника,— исполнитель (если уподобить телодвижения голосу) вопит, визжит и лишь изредка переходит на полузадушенный шепот. Артисту Малахову удалось добиться максимального разнообразия "голосовой" партитуры.
Гомосексуальные сцены он провел с редкой деликатностью и тонкостью, так что все эти кувыркания, объятия, захваты, сползания по телу и броски на шею потеряли конкретный плотский смысл. Харизмы артиста Малахова хватило на двоих: ражий двойник (Алексей Турко) утратил самостоятельность настолько, что, казалось, этот Чайковский действительно сражается сам с собой. Испытующий взгляд, направленный внутрь себя, длиннопалые беспомощные руки, шаткая полудетская походка, всплески жестов — любые детали роли в исполнении Владимира Малахова неотвратимо приковывали взгляд. И ни буйное мельтешение кордебалетных толп, ни героические усилия прочих солистов были не способны отвлечь внимание от единственного героя балета даже в редкие минуты его бездействия.
Малаховский полубезумный Чайковский сам оказался двойником другого знаменитого безумца — Вацлава Нижинского. Жаль только, что композитору Чайковскому господин Эйфман не дал развернуться как танцовщику. Хореография партии, обрывистая и истеричная, не позволила вполне насладиться профессиональной формой господина Малахова, поразительной для его сорока лет. Когда стройный, точный, легконогий артист взвивался в идеальных па-де-ша, застывал в точеном арабеске, выпрыгивал в отчаянных sautes или бешено бил батманы, так и хотелось крикнуть: "Ну потанцуй еще!" Увы, господин Эйфман слишком часто обрушивал своего Чайковского на пол, отдавая классические па другим персонажам.