Грандиозная выставка русского искусства "Saint Russie" ("Святая Русь") назначена в парижском Лувре на 2010 год. Но уже сейчас по приглашению Третьяковской галереи, известной хранительницы русской художественной святости, побывал президент-директор Лувра Анри Луаретт. 55-летний Луаретт — высокий гость во всех смыслах этого слова. Этот двухметровый господин с 2001 года железной рукой управляет одним из величайших художественных музеев мира. Он не только знаток искусства XIX века, автор книг и громких выставок, он блестящий полемист и опытнейший художественный политик — важнейшее качество для руководителя главного музея Франции. В Москве АНРИ ЛУАРЕТТ встретился с корреспондентом "Ъ" АЛЕКСЕЕМ ТАРХАНОВЫМ.
— Вы росли напротив Лувра, на другом конце Нового моста. Как получилось, что вы в конце концов перешли Сену и засели на другом берегу в своем музейном кабинете?
— Потому что я все время переходил мост — меня водили гулять в Тюильри. Ну, и иногда в Лувр, как полагается, в музейные залы. Там я в конце концов и оказался.
— Но по пути в Лувр вы завернули в Рим.
— Мне было лет двадцать, когда меня приняли хранителем на виллу Медичи. Я проработал там два года и вернулся как раз вовремя. В это время в Париже шли работы над новым музеем Орсэ. Я пришел туда в 1978-м, за восемь лет до открытия, и остался на двадцать три года: сначала хранителем отдела архитектуры, потом — живописи, потом стал директором Орсэ. А в 2001-м стал директором Лувра.
— Вам не приходилось жалеть о том, что вы покинули Орсэ?
— Я никогда ни о чем не жалею. Я очень и очень счастлив в Лувре. Единственное, что для меня не очень удобно,— я оторван от той коллекции, от тех вещей, с которыми я работаю: я все-таки специалист по французскому XIX веку, а он весь в Орсэ — коллекции Лувра кончаются веком раньше.
— В Лувре вы сразу же вступили в бой с культурной министершей Катрин Таска за финансовую независимость.
— Не только финансовую, но и административную, я не хотел быть почетной фигурой. Когда я пришел в Лувр, я не командовал, например, своими собственными сотрудниками. Мы не просили каких-то особых привилегий, эта автономия была давно прописана в уставе Лувра, но ей никто реально не пользовался. Это не было состязанием самолюбий. Мы боролись только за то, чтобы статус, определенный законом, действительно выполнялся, чтобы мы могли пользоваться этой автономией, а не гордиться ею.
— Теперь вас приводят в пример, говоря об умении музеев привлекать негосударственные средства. Какова пропорция между государственными и частными средствами в бюджете Лувра?
— Из бюджета примерно в €200 млн государство дает 57%. 43% — собственные ресурсы и средства меценатов. Когда я пришел в Лувр в 2001-м, эта пропорция была 70 к 30 при меньших абсолютных цифрах. Тенденция очевидна, и я надеюсь, что мы придем к ситуации, когда мы будем делить расходы с государством поровну — 50 на 50. Но тут надо уточнить — это не то, что государство нас оставляет выкручиваться самим, снимает с себя ответственность. Оно традиционно и аккуратно поддерживает Лувр, это так. И к тому же повышение частной доли стало возможно именно потому, что государство дало меценатам налоговые льготы.
— А каковы в бюджете Лувра собственные заработки музея?
— У нас 8,3 млн посетителей в год, и входные билеты дают нам €42 млн, это существенно.
— Вы выдвинули проект "Лувр-2020"... Вам сейчас, кажется, уже 55?
— Ну, этот проект я делаю не для себя, конечно. Я не хочу рисоваться, что я такой уж альтруист. Но мы должны развиваться, Лувр не может остановиться, и нам надо поработать для тех, кто придет после нас — как поработали те, кто оставил нам очень совершенный для своего времени Лувр 1980-х. И я думаю, что нам предстоят необходимые, обязательные и даже захватывающие шаги, как, например, организация отдела искусства ислама.
— Интерес к исламскому искусству — это не дань конъюнктуре?
— Нельзя понять ансамбля наших коллекций без учета влияния Востока и ислама. Все знают, как он повлиял на нашу романтическую живопись, что значил Восток для Делакруа, как подействовала арабская книга "Тысяча и одна ночь" на все искусство XVIII века. Влияние исламского искусства на французское искусство не меньше, чем влияние японского или африканского искусства. Но об одном мы говорим, о другом почему-то нет. К тому же здесь нам есть чем гордиться: наша коллекция исламского искусства одна из самых полных в мире. В июне мы закладываем первый камень нового строительства во дворе Висконти, работы по проекту архитекторов Руди Ричоти и Марио Беллини закончатся в 2010 году.
— Говорят, вы теперь заказываете произведения мастерам современного искусства. Это ведь не начало превращения Лувра в музей современного искусства?
— Конечно, нет. У нас есть в штате хранитель современного искусства в Лувре — для временных выставок, для заказов. Но у Лувра есть особенность, как и у Эрмитажа. Эрмитаж, несомненно, самый родственный музей Лувру. Нас объединяет то, что мы расположены в бывшем императорском дворце, и если, например мы заказываем декор Ансельму Киферу, то мы просто продолжаем королевскую традицию Франциска I, который украшал дворец творениями современников. Работая вместе с американцем Саем Твомбли над огромным плафоном в 650 квадратных метров или заказывая витражи Франсуа Морелле, мы остаемся в логике дворца. Лувр был создан в Средние века, но удивительно, как всегда он мог принимать самые современные вещи в искусстве. Вроде стеклянной пирамиды Йо Мин Пея.
— Современное искусство в музее — это ваша инициатива?
— Когда в конце 1840-х Делакруа предложили украсить галерею Аполлона, художник был еще не классиком, а бунтарем и ниспровергателем основ. А ведь ему доверили галерею, начатую молодым Людовиком XIV в 1663 году. Когда Жорж Брак в 1953-м делает роспись плафона в зале этрусков, он тоже следует этой логике аккумуляции ценностей. Так что мы делаем это не ради того, чтобы что-нибудь изобрести. Мы продолжаем традицию, которая, к сожалению, прервалась к середине прошлого века. Она в генах Лувра, самой природе дворца, который, я надеюсь, никогда не будет завершен.
— Вы собираетесь к тому же двинуться в сад Тюильри. Вам недостаточно самого Лувра и его 160 тысяч квадратных метров?
— Мы смогли вернуть себе территорию сада Тюильри, которая в общем-то всегда принадлежала королевскому дворцу. Теперь мы работаем над организацией выставочных пространств на этой замечательной территории в самом центре Парижа. Это новая работа для меня — быть садовником, но мы справимся.
— Но вам ведь не хватает и Парижа. Расскажите о вашем проекте филиала Лувра в городе Ленс.
— Это очень важный проект. В качестве главного национального музея у Лувра всегда была эта задача — подпитывать музеи по всей стране. Министр наполеоновских времен Шапталь прямо говорил о "священном долге" Лувра перед французскими музеями.
Мы прожили в этой традиции весь XIX и ХХ век, но традиция эта была весьма рутинной. Мы устраивали выставки в музеях, которые по-хорошему следовало бы изменить, перестроить. И вот мы решили посмотреть, что мы можем сделать с чистого листа.
Ленс — совсем не культурная территория, это шахтерский город, который раньше жил своим углем, а теперь шахты выработаны. Это не город-музей: по нему дважды прошлась мировая война. Здесь надо было строить совсем особенный музей. Для нас это возможность создать настоящую музейную лабораторию. И что важно для меня — это будет самая современная архитектура. Проект делает японское архитектурное бюро SANAA, Кадзуо Седзима и Ри Нисидзава. Это еще невиданная в Европе архитектура — на манер New Museum в Нью-Йорке, шедевра, на мой взгляд. И что очень существенно для нас — люди из Ленса относятся к этому проекту с необычайным энтузиазмом. Они ставят на культуру, которая неисчерпаема, в отличие от угля.
— Лувр дает свои произведения для музея "Лувр в Абу-Даби" в обмен на финансовую поддержку Эмиратов. Многие ваши коллеги готовы вас обвинить в распродаже французской культуры. Что бы вы им возразили?
— У меня два решающих аргумента. Во-первых, это статус мирового универсального музея, который Лувр пронес через все революции и империи. Лувр — это французский музей, но это и достояние мировой культуры. Хорошо, если это достояние реально доступно миру. Во-вторых, мы не только хранители искусства: иногда мы выступаем и дипломатами. У нас есть международная репутация и международные обязательства, которые играют важную дипломатическую роль в мировом культурном пейзаже.
Мы помогаем становлению национального музея в Абу-Даби. Это ни в коем случае не филиал Лувра, хотя его строит француз Жан Нувель и экспозиции планируют французские художники. В плане архитектуры и музеографии мы ведем экспертизу, следим за всем, даем произведения для временных выставок — в ожидании того, когда Абу-Даби составит собственную коллекцию. Она будет постепенно расти, и через тридцать лет от Лувра там останется только символическое название. Так что это не филиал, это дипломатическое представительство французского искусства в Эмиратах, которое откроется в 2013 году.
— Вы не боитесь, когда шедевры путешествуют. Вот Третьяковка, скажем, отправляет картины на выставку в Америку. А если вдруг упадет самолет — не будет у нас Третьяковки.
— Конечно, риск всегда существует, но для этого перевозки и планируются, как военные операции. И перевозка произведений происходит постоянно. Картины писались в Голландии и переезжали во Францию, из Италии — в Германию, из Франции — в Америку. Риск есть, но, разумеется, мы не отпускаем вещи, которые неспособны перенести путешествие, которые слишком хрупки. Любое произведение внимательно исследуется реставраторами и хранителями, ответственными за состояние работ. В известном смысле последнее слово за ними. И потом, все-таки я уже тридцать лет в музеях и вижу, что условия хранения, условия перевозки стали радикально лучшими, техника тут невероятно прогрессировала. Но конечно, все может случиться — музей может сгореть, например,
— Музей Уффици взрывали, как и галерею Версаля...
— Вот именно — тут уж реставраторы не помогут. Но я хочу повторить, что мы крайне, крайне осторожны. И достаточно скупы — у нас сотни тысяч единиц хранения, а мы даем напрокат примерно 1700-2000 произведений в год.
— Вы скупы и на родине. В Лувре 380 тысяч экспонатов, а вы показываете едва ли десятую часть.
— Да, только десятую часть — 35 тысяч вещей в постоянной экспозиции. Но вообще-то эту цифру в 380 тысяч трудно считать числом потенциально выставочных экспонатов. Потому что у нас, как и в русских музеях, огромные археологические коллекции, полные шкафы предметов. У нас 130 тысяч рисунков, да еще 50 тысяч в коллекции Ротшильда. Рисунки мы достаем разве что на месяц, на три максимум. Что касается живописи и скульптуры, мы показываем не десятую часть, а треть коллекции.
— В начале марта вы объявили о гигантском расширении музея. Допустим, вы с этим расширением дойдете процентов до двадцати, что немало. Но как же с остальными вещами, которые все равно не увидят света? Может, их раздать другим музеям или вообще продать? Пусть их хранят коллекционеры.
— Я так не думаю, хотя этот вопрос задают часто. Если уж говорить о доступности вещей, надо говорить об их взаимосвязанности. Дело не только в том, что мы ответственны перед Францией. Мы созданы для того, чтобы хранить принадлежащие ей памятники культуры. Начало этому положил еще Франциск I. В XVI веке он покупал современных художников — "Джоконду" Леонардо да Винчи. Сила французской коллекции в том, что на протяжении всех этих веков ни одна вещь из нее не была продана. Даже революция не продавала вещи, а берегла их. В других странах бывало по-другому — вы знаете, что между двумя войнами Россия продала вещи, о которых теперь остается только сожалеть. Именно непрерывность традиции коллекционирования составляет богатство главной художественной коллекции Франции. Кроме того, не все и выставишь — у нас есть коллекции, особенно в археологических разделах, более документальные, чем художественные. Например, одна из лучших в мире, если не лучшая, коллекция глиняных клинописных табличек Месопотамии. Мы их не рассматриваем как произведение искусства — это скорее библиотека.
— Вы разрешили снимать "Код да Винчи" в музее Лувра с рекламными целями или американцы хорошо заплатили музею? А итог — вы им довольны?
— Я не читал книгу Дэна Брауна, когда давал разрешение. Но я бы все равно разрешил снова. Многие ругают фильм, но я не жалею о том, что Лувр появляется на экране. Моя позиция очень прагматична — скажет ли фильм что-нибудь о музее или нет.
— Неужели "Призрака Лувра" было недостаточно?
— В Лувре и без этого фильма хватало призраков. Мне больше нравится не новый "Призрак" с Софи Марсо, а старый, телевизионный, с Жюльетт Греко. Это ведь мое детство. Но кино для нас очень важно. Мы сами продюсировали документальные ленты, очень хорошие, но всегда думали: а сможем ли мы сделать художественный фильм, главным героем которого был бы сам Лувр, место воображения, место романа, место литературы. Сейчас такой фильм делается, его снимет очень талантливый китайский режиссер Тай Мин Йон. Тут Лувр появится не как фон, а как персонаж. Это очень важно для нас, и нам приходится все время подчеркивать, что мы не только музей наследия. Мы современный музей, а не кунсткамера, если не по коллекциям, то по подходам.
У Золя была формула, которую я люблю повторять: "Быть в ладу со своим временем",— и Лувр в дружбе с современностью. Это доказывает, например, количество людей, приходящих в Лувр. За пять последних лет их количество возросло на 300%. Или отношение молодежи: у нас более 40% посетителей младше 26 лет. Так что и кинопроекты, и отдел ислама, и парк, и реконструкция — это не вопрос моды, это ответ сегодняшнему дню.
— Почему Лувр заинтересовался Святой Русью?
— Я сам давно люблю Россию, я ей увлечен, и для меня персонально важно рассказать об огромном мире, который мы так мало знаем. Но я считаю, что это важно и для Лувра. Когда он был создан в 1793 году, это был универсальный музей, интересующийся всеми видами искусства, всеми отраслями человеческого знания, всеми земными цивилизациями. Эту фундаментальную идею мы подзабыли в XIX и в XX веке. Мы потеряли единую логику, Лувр останавливается в 1850 году, а потом надо переходить в музей Орсэ, а потом — в Национальный музей современного искусства, который принимает эстафету. То же самое и с географией: интересуетесь Востоком-- идите в музей Гимэ. За ранним искусством Америки, Африки, Океании отправляйтесь на набережную Бранли. Мы видим, что наша былая универсальность уже как-то не совсем универсальна. По лености ли, по нелюбопытству мы всегда идем одними географическими и историческими маршрутами. И для меня отсутствие России — это нечто абсолютно шокирующее.
— Вы собираетесь представить славянское искусство в постоянной экспозиции?
— Здесь мы опоздали — может быть, и навсегда. У нас совсем маленькая коллекция икон, в основном греческих, и лишь несколько русских объектов. Нужны расширения, закупки и так далее. Я уже делал выставки русского искусства XIX и в XX века, когда работал в музее Орсэ. Надо продолжить это в Лувре и ясно продемонстрировать, хотя бы в виде временной выставки, что Лувр должен озаботиться русским искусством, и Россия в этом смысле необычайно важный партнер для нас. Первым камнем и станет выставка о России в марте 2010 года, о которой мы давно заводили разговоры между собой и с нашими русскими коллегами.
— Каким должен стать Лувр, каким вообще должен быть современный национальный художественный музей?
— Он должен покончить со старой идеей музея, в котором ты хочешь не хочешь, но обязан отметиться. Мы хотим сделать из музея место, куда ходят, а не место, которое ритуально посещают. Чтобы он стал привычным близким и знакомым местом, чтобы он больше не пугал своими размерами и своей высоколобостью. Есть формула, которая мне нравится: "Лувр это большая книга, по которой учишься читать". И если ты не учишь людей читать эту книгу, то люди устают и жалуются: "у вас слишком большой музей".
— То есть вы собираетесь бороться против передоза искусства и не хотите бить посетителей этой "большой книгой" по голове, пока музей не полезет у них из ушей.
— Музей Лувра — это энциклопедия. В 1873-м он был создан в духе эпохи Просвещения, как аналог энциклопедии. Наши отделы — это тома словаря истории искусств. Вы же не станете читать энциклопедию от корки до корки, от А до Я.
— В детстве так я и читал.
— Ну, может быть, но все равно я не уверен, что вы прочитывали шесть томов или девять томов за один день мелким шрифтом. Энциклопедия — не роман, это то, что стоит рядом на полке и к чему вы по мере надобности или желания прибегаете всю вашу жизнь. Вы читаете статью, эта статья отсылает вас к другой статье, но, может быть, ее стоит оставить на завтра. Лувр — музей, который сопровождает тебя всю жизнь.