В Америке Карвера без заминки называют великим писателем. В Европе его рассказы, уже прочитанные лет 20 назад, сейчас начали перечитывать с качественно новым восторгом. У нас выход сборника "Если спросишь, где я" сорвал у просвещенной публики приветственные аплодисменты — до этого прозу писателя, "вдохнувшего новую жизнь в рассказ как в жанр", переводили и печатали у нас фрагментарно — в основном в журналах и подборках.
Вдохновленная всеобщим единодушием, я рекомендовала карверовский сборник человеку, с мнением которого я просто не могу не считаться. Реакция последовала довольно быстро — возникший в телефонной трубке не скрывающий раздражения голос поинтересовался, зачем я всучила ему "этого Хемингуэя".
Карвер действительно похож на Хемингуэя. Его идолом был Чехов, но похож он на чеховского поклонника Хемингуэя. Хемингуэя, из которого вынуто все ощущение большого мира, ветра, возможности другой жизни. Вся мужественность, наконец. Там не бывает войны, никто не охотится на льва, не плывет по океану в утлой лодчонке, не вдохновляется боем быков. Да что там бой быков — в рассказе Карвера, скажем, совсем не могут появиться хемингуэевские "пять шлюх, дожидающихся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца". Такой набор для него слишком экзотичен, да и поезда карверовским персонажам ждать не приходится — ехать им абсолютно некуда. Карверовский мир принципиально укладывается в поле зрения необразованного и небогатого провинциального американца, часто не без легкой сумасшедшинки, но всегда без всякой склонности к романтике. Но для того чтобы рассказывать о таких людях, Карвер акцептировал и в каком-то смысле развил хемингуэевский метод "говорить все, не говоря ничего". Вот, например, рассказ Хемингуэя "Свет мира" (про тех самых шлюх, дожидающихся поезда) заканчивается так: "-- Вы в какую сторону, мальчики? — спросил повар.— В другую,— ответил ему Том". Ответ Тома обозначает и направление, в котором движется любой хемингуэевский герой, и страх перед обыденностью, который его всегда терзает. Карвер, "не говоря ничего", говорит вещи куда более конкретные: "Эл Ди сунул несессер под мышку и взял чемодан. Потом сказал: — Да, и вот еще что... Но что именно — он так и не смог придумать". Это "вот еще что" значит, что Эл Ди все еще любит свою жену, от которой уходит, что хочет, чтобы она позвала его обратно, но она не позовет, и ему предстоит одинокая и муторная жизнь.
В этой сугубой конкретности, в этой погруженности в жизнь очень маленьких, сереньких, ни на что не способных людей и есть глубокая современность Карвера. Нет, конечно же, то, что проза Карвера, которому, не умри он в 1988-м, было бы сегодня 70 лет, современнее хемингуэевской, только естественно. Но в рассказах Карвера есть острая именно сегодня актуальность, не зависящая ни от каких сравнений. И она не бледнеет оттого, что сюжетные ходы в этих рассказах однообразны, герои практически неотличимы друг от друга, а знаменитый карверовский лапидарный язык (который, к сожалению, удалось передать отнюдь не всем переводчикам, работавшим над "Если спросишь, где я") все же приедается. Эти вещи не отменяют главного — Реймонду Карверу удалось показать мир, максимально далекий от всякой медийности. Мир, в котором принципиально не существует ничего, что хоть в каком-нибудь приближении могло бы быть показано по телевидению, что хоть как-нибудь могло бы быть обыграно-разыграно. Очень хороший фильм Роберта Олтмена "Short Cuts" (1993), снятый по рассказам Карвера, неизмеримо ярче текстов. И именно своей яркостью, залитостью калифорнийским солнцем, запоминающимися физиономиями Тома Уэйтса, Тима Роббинса, Энди Макдауэлл, Дженнифер Джейсон Ли и других он противоречит карверовскому духу подлинности. Жизнь, она и есть серая, люди и есть испуганные, слабые, неартикулированные и странноватые. И именно таких Карвер — не то чтобы с любовью, но с напряженным вниманием — рассматривает через увеличительное стекло огромной силы. Привязанности этих людишек, их неудачи, их несбывшиеся мечты — в фокусе вот именно это. А не война где-то там, не запой рок-звезды, не свадьба миллионерши, то есть ни одна из тех вещей, которые нам сегодня навязывают как главные. Карвер в качестве главного предлагает совсем другое: "реплики и тирады... умолчания и намеки", глупые воспоминания, потоки женских жалоб, формирующие биографию персонажей. В Америке, конечно, такой подход имеет свою историю и свою особую актуальность. Но вот это напечатано здесь и сейчас — в другой стране, в другом времени и среди совсем других людей, для многих из которых Карвер — просто "этот Хемингуэй", и он им ни к чему. Он их не трогает, скорее, они не хотят, чтобы трогал. Потому что, когда все-таки трогает, тогда — больно. Много ли мы в последнее время читали таких книг?
Реймонд Карвер. Если спросишь, где я
М.: Б.С.Г-Пресс, 2007
Уилл Селф
Как живут мертвецы
М.: Флюид, 2008
Уилл Селф — из плеяды "обязательных британцев". Ребенок из профессорской еврейской семьи, описывавший свое семейство как "снобистское" и "невероятно скучное", он с раннего возраста пытался вырваться из домашней рутины: в восемь уже попробовал алкоголь, в одиннадцать покуривал травку, калечил себя острыми и режущими предметами, а потом прочитал Берроуза и Филиппа Дика и переключился на литературу. Селф еще и успешный журналист, за долгую карьеру побывавший и ресторанным критиком, и карикатуристом, и даже политическим обозревателем, но более всего прославившийся тем, как его с позором выгнали из премьер-министерского пула после того, как он умудрился протащить туда героин.
Селф придумывает вполне фантастические и при этом веселые истории, конечно же пародирующие общественное устройство. Таков и роман "Как живут мертвецы" (2001) — пожалуй, самая известная из книг Селфа.
65-летняя старушка Лили Блум помирает от рака груди и попадает на тот свет. Тот свет оказывается пригородом Лондона, где — хоть и не без странностей — продолжается прежняя жизнь: мертвецы ходят на приемы, выстраивают общественные отношения, работают, едят, поголовно курят, потому что дым позволяет им временно вообразить материальность их уже нематериальных тел. Лили в загробном мире составляют компанию ее неродившийся ребенок и ее погибший ребенок, а также говорящие призраки жиров, которые она безуспешно пыталась сбросить всю жизнь. К ней приставлен личный проводник — австралийский колдун Фар Лап. При этом Лили принимает посмертное существование так же безропотно, как и земное, и в общем-то не очень отличает одно от другого.
Как источник знаний о загробной жизни автор называет Тибетскую книгу мертвых — священный буддийский текст, где загробный мир описан как путь души либо в ад, либо к новому духовному опыту, либо к перерождению. У Селфа ни о каком перерождении не может быть и речи: в загробный мир Лили является со всем своим земным скарбом, таская за собой свои грехи, свои мечты о похудении и сексуальные фантазии, заботы об оставшихся в живых дочерях и искореженное раком тело.
Лесли Форбс
Рыба, кровь, кости
СПб.: Азбука, 2008
Канадка Лесли Форбс — автор трех романов, на каждый из которых без колебаний можно наклеить ярлык "интеллектуального детектива". Первый — "Лед Бомбея" — на русском уже выходил, там главная героиня, полушотландка-полуиндуска, занималась расследованием загадочных убийств кастратов-интеллектуалов, а параллельно снимала на бомбейской киностудии шекспировскую "Бурю". Третий — "Пробуждение Рафаэля", написанный в модном нынче жанре "истории одной картины", у нас выйдет в этом году. Но в смысле закрученности ни тот, ни другой не смогут сравняться со вторым. В романе "Рыба, кровь, кости" перемешаны триллер, и семейная сага, и исторический детектив, и путевые заметки. Это делает чтение одновременно и крайне увлекательным, и крайне затруднительным.
Героиня романа американка Клер Флитвуд получает неожиданное наследство от загадочной дальней родственницы — дом в Лондоне под названием "Эдем". Правда, вместе с домом к Клер отходит и семейство арендаторов, живущее здесь еще со времен Джека-потрошителя. По условиям завещания, чтобы сохранить дом, ей необходимо жить в нем. Клер перебирается в Лондон, работает фотографом-судмедэкспертом и выращивает шикарный сад при помощи соседки и удобрения "Рыба, кровь, кости". Потом соседка погибает, а в саду обнаруживается целое кладбище костей — и человеческих, и звериных. А саму Клер новообъявленный родственник Джек втягивает в путешествие на Восток на поиски цветка зеленого мака, который якобы может стать революционным лекарством от рака, а также по следам предков, разбогатевших когда-то в Индии на продаже опиума.
Этот краткий пересказ кажется перенасыщенным событиями, но он лишь тень того, что наворотила в своей книге Форбс. Нитей так много, что под конец они спутываются в клубок, который даже и не хочется распутывать. Тяжелый ход повествования еще более затягивают мучительные научные подробности, которыми Форбс, в прошлом журналистка, ведущая программы о путешествиях, считает необходимым поделиться с читателем: и по истории Индии, и про лечебные свойства растений.... И хоть винить писателя за образованность как-то не принято, в случае Форбс оказывается, что она потопила в своем интеллектуальничании совсем неплохой сюжет.