(Начало на стр. 1)
Казус с луврской Венерой имеет не только юридический, но и культурный аспект. Перед нами не просто иск одной страны к другой, но иск части к целому, иск "особенного" — к "норме". Эту "норму" представляет в мировой культуре наследие Древней Греции вообще и Венера Милосская в частности — чуть ли не самый типичный пример "культурного достояния всего человечества", поскольку европейское искусство уже давно присвоило себе все права на античное наследие.
Более того, эта древняя статуя парадоксальным образом является памятником европейской культуры ХIХ века, о чем свидетельствует само ее "неправильное" имя. Во-первых, остров, на котором ее откопал неизвестный истории землепашец, по-гречески называется Мелос (что означает "яблоко" — предполагается, что именно яблоко и держала в своих ныне утраченных руках богиня); Милосом этот остров называли во Франции. Во-вторых, поскольку это греческая, а не римская статуя богини, рожденной из пены морской на западном побережье Кипра, ей следовало бы зваться Афродитой, а не Венерой. Однако "Венера" была куда привычнее для ХIХ века, который любил греческую античность преимущественно в академизированных и "благополучных" римских копиях.
Судьбу Венеры Милосской решили те два факта, что найдена она была в 1820 году и оказалась во Франции. В ту самую эпоху, когда начал формироваться феномен европейского академизма с его зализанными классическими формами. В той самой стране, которая в ХIХ веке стала местом триумфа — и одновременно катастрофического поражения и вырождения — греческого идеала. И именно Венера Милосская стала олицетворением этого идеала, как его понимало академическое искусство середины прошлого века. Хотя она была создана в бурную и драматическую эпоху эллинизма, в ней нет трагизма и страстей Пергамского алтаря. Чуть скучноватая, несколько "засушенная", она, на сегодняшний вкус, не выдерживает сравнения с шедеврами Праксителя или Фидия. Но именно поэтому ХIХ век видел в ней выражение "неги горделивой" и "неувядающей красы" (это строки Фета). Она всегда была абстрактным символом — эстетической или даже моральной нормы, как в известном рассказе Глеба Успенского "Выпрямила", где эта статуя "очищает душу" опустившегося героя. В "крокодильских" рисунках Кукрыниксов она фигурировала как эмблема искусства вообще и объект жестоких издевательств американских авангардистов.
Венеру Милосскую, как и искусство Древней Греции, европейская культура привыкла воспринимать как объект — в этом-то и состоит корень проблемы. Классицистов привлекала Древняя Греция как их собственная духовная родина, романтиков (Байрона или Делакруа) — Греция новая, страдающая под гнетом Османской империи. И те и другие готовы были умереть за свою любовь, но ни тем ни другим не приходило в голову, что Греция, как и Венера Милосская — не символ, будь то бунтарской свободы или спокойного величия, и принадлежит не им, а самой себе. Претензии Греции к Франции, разумеется, удовлетворены не будут, однако они представляют собой симптом эмансипации национальной культуры, а эмансипация, как известно, никогда не проходит гладко.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ