Составившие славу "женской" литературы прошлого века Джейн Остин, Жорж Занд и сестры Бронте нашли в веке нынешнем огромное число продолжательниц — от Вирджинии Вулф и Гертруды Стайн до Симоны де Бовуар и Сюзан Зонтаг. Никто не взялся сосчитать количественное соотношение профессиональных писателей и профессиональных писательниц в наши дни, но социологи знают, что за читательницами — явный перевес. Именно женщины сегодня — основные заказчицы на книжном рынке, и, естественно, все больше продукции производится для них и ими же. Рассказывает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
С определением жанра "женского романа" происходят постоянные неувязки, как с дефинициями "еврейского анекдота". Как и анекдот "о евреях" еще не есть еврейский, так и "женский" роман становится таковым, только если пишется женщинами, о женщинах и для женщин, и следует исключить из рассмотрения мужские подделки вроде "Сестер" Алексея Толстого или романа Виктора Ерофеева "Russkaya красавица", написанного от лица дамы. В то же время многие писательницы — от Маргарит Дюрас и Маргарит Юрсенар до Мюриэл Спарк или Фланнери о`Коннор на Западе, от Галины Серебряковой и Галины Николаевой до Ирины Грековой и Татьяны Толстой в России — писали "обо всех и для всех" и в рубрику "женской прозы" тоже никак не попадают.
В российской литературе "женский" роман появился на рубеже веков, и тут же наметилось две основные линии: одна — Лидии Чарской, другая — Анастасии Вербицкой. Чарская поставляла сентиментальное чтение для гимназисток, дебютировав книгой "Записки институтки": в ней есть сентиментальность святочных рассказов, сиротские мотивы жестокого романса, контрасты благородного и низкого, бедности и богатства, короче, все то, что всегда считалось признаками легкого чтива, а позже стало именоваться кичем; она же впервые в русской женской прозе стала выбирать исторические декорации для своих мелодрам. Вербицкая представляла "феминистскую" ветвь, и основной темой от начала до конца ее творчества была — половая эмансипация. "Первые ласточки", "Иго любви" — описания этапов становления женского полового самосознания — вышли до революции, но, увлеченная идеями Арманд и Коллонтай, Вербицкая в романе начала 1920-х "Ключи счастья" была настолько "без черемухи", что от обвинений в порнографии ее пришлось защищать самому Луначарскому, позаимствовавшему часть своего псевдонима у ее более сентиментальной коллеги. Собственно, ключ, по Вербицкой, был один — оргазм во что бы то ни стало.
Эти два типа "женской прозы" — повествования-жалобы и романы-инвективы — позднее в России странным образом слились. Как результат этого гибрида возникла интонация, так сказать, агрессивной пассивности, свойственная традиционно староновомирской Наталии Баранской, представительнице давней "новой волны" Людмиле Петрушевской и "авангардной" Валерии Нарбиковой в равной степени. Эта проза характеризуется признаками, не менее устойчивыми, чем у Чарской и Вербицкой. Жалобность, как правило, определяется описаниями быта, подчас достигающими высот блестящего физиологического очерка: ужас абортариев у Петрушевской, домашняя рутина у Баранской, сиротство у Нарбиковой — сквозные мотивы, в облегченном виде встречающиеся и у Чарской. Мужские же тупость, эгоизм и грубость организации из описаний Вербицкой у авторов советской поры сменяются констатацией неизбывной мужской слабости, которая подталкивает героинь на борьбу за то же право на удовольствие. Такая, несколько упрощенная, внутренняя механика действия свойственны любой идеологизированной литературе, прежде всего "гражданской", нерв которой — в неприятии реальности и в призывах к ее преображению. Мужчина олицетворяет старый и отживший свое мир, а женщины являют прежде угнетенный, но ныне пробудившийся "класс", призванный стать классом-гегемоном. Здесь важнее всего примат классовой принадлежности над индивидуальными психологическими особенностями героинь, что делает их, разумеется, не менее ходульными, чем изображения соцреалистических пролетариев.
Совершенно иначе обстояло дело на Западе, где "женская" проза, напротив, дифференцировалась и в лучших своих образцах бескомпромиссно укладывается в рамки того или иного канона. Быть может, именно заданность, интуитивно ощущаемая нынешними русскими читательницами, при гибридности жанра не позволили ни одной из названных выше отечественных писательниц сделаться властительницей дамских дум. Из их имен с удовольствием составляют обоймы критики, сочувствующие феминизму, им готовы отдать пальмовые ветви феминистки-славистки, но широкие круги российских читательниц сегодня набросились именно на переводные дамские романы, наводнившие книжные развалы. Более того, именно эта литература сейчас оттеснила детектив, триллер и фантастику, хотя предугадать развитие событий в нашей книготорговле можно было еще в годы популярности "Анжелики" или во времена триумфа телевизионных Изаур.
Серий "дамских романов" много: Amour, "Афродита", "Коломбина, "Купидон", "Семейный роман", "Любовный роман" и даже "Дуэль сердец", только что открытая "Прогрессом". К этому следует прибавить и "женские" романы в неспециально дамских сериях — в "Мировом бестселлере" или в "Бестселлере Голливуда". Так как в некоторых вышло уже до нескольких десятков названий, то общее число выброшенных на рынок книг этого рода исчисляется сотнями.
Этот вал только нарастает. Однако при всем обилии этого чтива, оно довольно точно типизируется по все той же, чарско-вербицкой, схеме. Можно сказать, что все эти романы за немногими исключениями посвящены либо описанию сбывшейся мечты, либо реваншу за мечту поруганную. Причем к первым, так сказать "романам ожидания", чаще относятся произведения европейских авторов, ко второй же, "активного действия" — американских. Француженки поставляют повествования, в которых мечта эротически окрашена, а достижение ее требует многого сексуального знания (самый популярный пример — "Эммануэль"). Англичанки зачастую по-прежнему следуют викторианской традиции, предпочитая готический антураж, и их героини свою романтически окрашенную мечту вырывают у судьбы, плутая по страшным лабиринтам сюжета, полным злодеев и всяческой нечисти. Например, в доброй старой Англии героиня едет к подруге-актрисе в провинцию и оказывается в ловушке, подстроенной ей коварной товаркой, откуда ее выручает, вестимо, "принц" ("Ловушка Иуды" Энн Мэтер). В том же духе, но в исторических декорациях разыгрываются сюжеты Дафны Дюморье ("Французов ручей", "Ребекка", "Птицы" — источник знаменитой ленты Альфреда Хичкока). Есть и современный вариант. Так, Мэри Стюарт прославилась умением придавать женскому роману вид детективного. В ее "Брате Михаэле" героиня — молодая жена, но в первые же месяцы замужества она замечает, что муж от нее что-то скрывает; терзаемая ревностью, но верная супружескому долгу, она хочет во всем сама разобраться; муж, разумеется, ей верен, но, как оказывается, работает на спецслужбы — в Англии служить королеве и отечеству почитается делом благородным; героиня причащается жестокого "мужского мира" и, пройдя многие переделки, оказывается достойна мужа-супермена. Ничего подобного, конечно, вы не найдете на страницах американского романа, поскольку позиция женщины "за плечом мужчины" в Америке не считается политически корректной.
Кэтрин Крэко — известная поставщица чтива для женщин и, одновременно, одна из самых типичных писательниц этого жанра. В ее романе "Только по приглашению" три героини, причем используемая схема может быть описана одним лишь названием другого, но аналогичного романа Памелы Бек и Петти Месемон "Богатые мужчины, одинокие женщины" (кстати, по этой схеме сплетены и "Кружева"). Они работают на рекламное агентство, "красивы, благополучны, сильны", их имена мелькают в светской хронике, а лица — на обложках журналов. У них известные в своей сфере деятельности мужья — сенатор, бизнесмен, художник. Но — и в этом сложность жизни по-американски — ничего этого у них не было в детстве, они — сделали сами себя. Однако это не просто три "истории успеха", а "психологические" истории, ибо — "желал бы он Лили так страстно, если бы знал ее тайну", "сможет ли существование у тихого очага удовлетворить Марси, горячо жаждущую славы", "сможет ли Кэлли поверить мужчине еще раз?" Проблемы с оргазмом в американской литературе этого рода давно сняты с повестки дня: мужчинам-плейбоям предписывается заботиться об этом столь же строго, как о чистоте ногтей, а успех и фригидность столь же несовместимы, как у Чарской невинность и половое волнение. Оргазм прочно увязан с жизненным успехом женщины: как сказочный принц всегда прекрасен, так и героиня дамского романа всегда красива и сексуальна.
Точность расстановки акцентов — вот, пожалуй, главное достоинство этой литературы. Увлекательность фабулы, антиинтеллектуализм, облегченность психологии и антиномичность мира — все это, конечно, хорошо само по себе. Но без иллюзии достижения гармонии по несложным рецептам (ведь даже миф о воплощении американской мечты собственными силами есть вариант той же "Золушки") это чтиво не притягивало бы миллионы читательниц. Некоторая спутанность чувств и расплывчатость приоритетов, свойственная отечественной культурной традиции и, к тому же, издавна утвердившиеся в русской литературе предрассудки по отношению к "низким" жанрам не позволят отечественным писателям-дамам в обозримом будущем подняться до этих высот.