выставка современное искусство
В парижском Grand Palais запущен новый выставочный проект Monumenta: в нефе дворца ежегодно будут устраивать выставку-инсталляцию кого-нибудь из живых классиков современного искусства. Началась Monumenta с выставки одного из главных художников Германии, Ансельма Кифера, "Звездопад". Рассказывает АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
В Касселе — Documenta, в Европе, в разных городах по очереди — Manifesta, а в Париже — Monumenta. Проект "тотальных инсталляций" одного художника, под которые министерство культуры Франции раз в год будет отдавать весь недавно отреставрированный неф Grand Palais, должен еще раз подтвердить, что дворец, выстроенный к Всемирной выставке 1900 года, остается главной выставочной площадкой Парижа.
Неф Grand Palais, перекрытый фантастической инженерной красоты конструкцией из стекла и металла с куполом, поднимающимся от земли на высоту 45 метров, это 13,5 тыс. кв. метров выставочной площади. Осилить такое пространство могут только мастера большого масштаба. В 2008 году здесь будет выставка классика минимализма американца Ричарда Серры, в 2009-м — мастера концептуальных инсталляций француза Кристиана Болтански. Выбор же художника для первой, инаугурационной выставки просто идеальный. Ансельм Кифер — и главный монументалист современного искусства, и не совсем чуждый французам человек: более десяти лет назад он поселился на юге Франции — в Баржаке. Там на заброшенной фабрике располагается его мастерская: 35 гектаров пустырей, холмов, цехов, бункеров и мусорных свалок — из всего этого вырастают скульптуры, картины и книги художника.
Пространство нефа Grand Palais похоже на город после бомбардировки. Скульптура Кифера — это сложно сконструированные башни-руины из рифленых бетонных блоков, ощетинившихся арматурой, из которых то вылезают стальные поганки на тонких ножках (на самом деле это вангоговские подсолнухи), то высыпается земля вперемежку со знаменитыми киферовскими книгами — увесистыми свинцовыми фолиантами. Между этих руин — уцелевшие при налете бетонные "дома", где разместились огромные (размером, например, шесть на восемь метров) картины или живописные полиптихи Кифера в его фирменной "смешанной технике": холст, масло, акрил, земля, трава, свинец, пепел, дождь, огонь, кислота. Так что фактура этой живописи напоминает мусор, оставшийся после какого-то не то природного, не то исторического катаклизма.
Кто бы мог заподозрить такой монументальный размах в художнике, дебютировавшем в постреволюционном 1969-м серией "Оккупации": Кифер, сфотографированный в разных уголках Европы с рукой, вскинутой в гитлеровском приветствии (за такие шутки в Германии тогда вполне можно было схлопотать в участок), казался типичным учеником политпровокатора Йозефа Бойса. Впрочем, быстро поняв, что переиграть учителя в роли шамана, исцеляющего раны нацизма методом политического перформанса, не получится, Кифер занялся возрождением живописи, которую предыдущее поколение авангардистов побросало с парохода современности. И его "живопись выжженной земли" также стала родом знахарской терапии, врачующей и немецкое искусство, скомпрометированное верной службой нацистской идеологии, и самый немецкий дух, скомпрометированный теми же обстоятельствами куда сильнее.
Терапия оказалась шоковой: Кифер не просто взялся за тему нацизма, в ФРГ тогда практически табуированную, он вернул на пьедесталы изваяния старых немецких богов, мистиков-романтиков, Вагнера и Ницше,— тех, кого вульгарное историческое сознание обвиняло в случившейся катастрофе. И если бы второй киферовской темой, идущей контрапунктом к первой, как голоса в фуге, не стал холокост, сам художник вряд ли бы спасся от обвинений в симпатиях к нацизму. Кифер, филолог по образованию и книгочей по призванию, эту свою возрожденную живопись, обожженную огнем и промытую дождем (в прямом смысле: красноватый пигмент на его холстах может оказаться обыкновенной ржавчиной), мыслит этакой книгой культурной памяти. Из которой никто не вправе вырывать страницы.
Вот и проект "Звездопад" составлен как хрестоматия для чтения по противоречивой духовной истории прошлого столетия. Он посвящен двум великим немецкоязычным поэтам второй половины XX века: Паулю Целану и Ингеборг Бахман. Двум пронзительным лирикам, чье творчество стало главным аргументом против тезиса Теодора Адорно "поэзия после Освенцима невозможна", тогда как неустроенные жизни и ранние трагические смерти обоих (Целан, юношей прошедший через нацистские концлагеря и потерявший в них семью, покончил с собой, бросившись в Сену; Бахман заживо сгорела в своей римской квартире) говорили о том, какой ценой теперь дается эта поэзия. Рядом с "домами", где помещаются огромная песчано-землистая картина памяти Ингеборг Бахман и гигантский полиптих-гербарий с вкраплениями в живопись засушенного папоротника памяти Пауля Целана, в Гран-Пале выстроен "дом" с живописным посвящением Луи-Фердинанду Селину — писателю, проклятому во Франции за сотрудничество с нацистским режимом. Однако художественное пространство Кифера так устроено, что в нем Селин и Целан, Ницше и Адорно, несмотря на всю их земную — политическую и социальную — непохожесть, оказываются мыслителями одного экзистенциального масштаба.
Ансельм Кифер говорит, что его "Звездопад" — это размышление о всемирном метаболизме. О круговороте идей в культуре, где теория английского алхимика Роберта Фладда, будто каждой звезде на небе соответствует цветок на земле, спустя три столетия прорастает в живописи Винсента Ван Гога звездообразными подсолнухами. В этом космосе умирают звезды и люди, их тела обращаются в звездную пыль или пепел в печах Освенцима, остаются лишь руины идей — из них Ансельм Кифер и строит свой Gesamtkunstwerk, вагнерианское "синтетическое произведение искусства". Так что звуковым фоном к выставке в Grand Palais просто напрашивается что-нибудь из "Парсифаля".