Вчера в Доме архитектора состоялась встреча с Кендзо Танге — одним из последних мастеров классической архитектуры ХХ века. Великого японца принимали с почетом. Публике его представил главный архитектор Москвы Леонид Вавакин, объяснив, что почетный гость прибыл для консультации по поводу грядущих работ в Большом театре. Кендзо Танге были вручены почетный диплом академика Российской академии архитектуры и лицензия на право строительства в Москве.
Приезд Кендзо Танге удивителен как визит Будды. Ему 81 год, и на сегодняшний день в мире не осталось архитектора с такой безусловной репутацией.
Лет двадцать назад это был бы даже не визит, а инспекция, потому что трудно найти иностранного архитектора, более влиятельного и более цитируемого в России. Немыслимо сосчитать вольные переложения его знаменитого Культурного центра в Нитинане, которые под названием Сельских клубов или Дворцов культуры получали вторую жизнь в России. Очевидно, что его Олимпийский спортивный комплекс Йойоги в Токио стал образцом для олимпийских арен Москвы. Однако время триумфа упущено, и патриарх современной архитектуры приезжает в Москву чуть ли не в качестве жреца исчезнувшего культа — архитектуры modern mouvement.
Старый мастер сказал примерно то, что от него ожидали. Он затронул проблемы традиции, специфики японского архитектурного пути и, может быть, лишь чуть подробнее, чем в своих статьях, говорил о своих работах. Он вежливо заметил, что российская столица произвела на него чудесное впечатление. И наконец, как и подобает лидеру мировой архитектуры 50-70-х годов, высказал озабоченность тем, что на излете нынешнего века все заняты только частными проблемами — дизайном, новыми технологиями — тогда как следовало бы заняться концепцией развития архитектуры в XXI веке.
К сожалению или к счастью, заняться сейчас этой концепцией действительно некому. Впрочем, и попытки самого Кендзо Танге были достойными, но не слишком успешными. Он получил инженерное образование в Токийском университете. В 1941 году он вернулся в университет, чтобы усовершенствовать свои знания и немного привести в порядок мысли. После работы в ателье Кунио Маекавы он уже по-другому относился к возможностям архитектурных форм, созданных на основе железобетона. В Европе этим же занимались Нерви и Майар, но к концу войны влияние новой архитектуры было гораздо сильнее в Японии, где разом менялось все — от политики до обычаев, от жилища до одежды.
Именно после войны Танге начал строить. Его павильон на промышленной ярмарке в Кобе просуществовал ровно столько, сколько длилась сама ярмарка. Зато Центр мира в Хиросиме с памятником жертвам атомной бомбардировки сделал Танге знаменитым. После этого он был буквально завален муниципальными заказами и хотя бы раз в два года открывал новую постройку. Их список фантастически плотен: 1953-1954 — ратуша в Симдзу, 1955-1958 — префектура Кагава в Такамацу, 1956-1958 — центр искусств Согэцу в Токио, 1957-1960 — здание рекламного агентства "Дэнцу". Каждая постройка воспринималась буквально как откровение и повторялась во всех влиятельных архитектурных изданиях. Танге постепенно изобретал новую, по виду традиционную, пластику бетона, превращая здание из машины в скульптуру.
В 1960 году он предложил построить новый Токио на эстакадах, перекинутых через Токийскую бухту. Вместе с Кисе Курокавой, Киенори Кикутаке и Нобуру Кавадзоэ он создал концепцию этого города будущего в виде "открытой системы" — набора постоянных и временных элементов. И хотя никому ни на миг не приходило в голову, что этот проект удастся реализовать, японская архитектурная школа стала первенствовать и в градостроительстве.
В конце 60-х он писал о чайных церемониях, о традициях, о монастырях, о символике кровли — на фоне чудовищной скуки вырождающейся современной архитектуры это выглядело почти философией. К тому же это соответствовало образу "мастера архитектуры XX века", умеющего не только строить, но и рассуждать. В этом Танге — очевидный наследник Ле Корбюзье, которого он знал через своего учителя Кунио Маэкава.
В своих текстах Корбюзье был порой не более глубок, но более изыскан и парадоксален. Брутальность его поздних работ, вроде капеллы в Роншане или монастыря Ля Туретт, выглядела истинно восточной, метафизичной, японской. В этом смысле первым современным японским архитектором мог бы стать француз.
Однако Танге продвинулся по этому пути гораздо дальше. В стране безусловных традиций он сумел отказаться от прямоугольной клетки японского дома, такой естественной, понятной, связанной с укладом жизни, с пропорциями татами, с конструктивной системой деревянных балок. Вместо того, чтобы развивать эту природную функциональность, он привил национальной архитектуре богатство, мягкость и мощь железобетонной пластики. Считается, что именно он смог связать восточную архитектуру с ритмом и образом современной западной жизни. Он нашел традиционные формы для новых материалов и новых функций, не только создав своеобразие японской школы современной архитектуры, но и сделав, хотя и на короткое время, европейцев и американцев своими подражателями. Несомненно, Танге — один из творцов японского экономического чуда или, по крайней мере, создатель его архитектурного образа.
Пригодится ли Кендзо Танге лицензия московских властей в той же степени, в какой российским академикам его соседство в академических списках? На их месте я был бы осторожен.
АЛЕКСЕЙ Ъ-ТАРХАНОВ