Сибарит-трудоголик
Выставка об Анатолии Луначарском в Литературном музее
В Государственном музее истории русской литературы проходит выставка «Товарищ Наркомпрос!», посвященная 150-летию со дня рождения первого советского наркома просвещения Анатолия Луначарского. Рассказывает Алексей Мокроусов.
Лестные и ругательные свидетельства о Луначарском выставка сталкивает ради большей рельефности образа
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
Лестные и ругательные свидетельства о Луначарском выставка сталкивает ради большей рельефности образа
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
Когда видишь обилие плакатов и афиш на выставке об Анатолии Васильевиче Луначарском (1875–1933), думаешь, что это просто антураж эпохи. Но нет, на каждом имя наркома, это все его лекции и вечера с его участием. Слов на выставке вообще немало, она удачно сочетает тексты с визуальным (удобный для посетителя дизайн Анны Колейчук).
Можно было бы назвать ее «Тысяча лиц одного наркома» — настолько многообразна была фигура самого необычного среди первых советских министров. Уроженец Полтавы, ссыльный в Воркуте, лектор в Париже, житель Женевы; интеллектуал, критик, драматург, писатель, чиновник, киносценарист, исполнитель еще множества социальных и культурных ролей, друг Ленина и философа Богданова, любитель балерин, сибарит и трудоголик. Ежедневник Луначарского напоминал о множестве дел, от бесчисленных заседаний и подписания тонн бумаг до создания книг и статей, от открытия выставки в Третьяковской галерее до вступительного слова на вечере баянистов в Колонном зале. А еще надо найти время на публичные диспуты, любовниц и чтение. Луначарский много читал, и, скажем, его обстоятельная рецензия на книгу Бахтина о Достоевском интересна и сегодня.
Выставка проходит в музее, чье нынешнее сокращенное название — ГМИРЛИ, Государственный музей истории русской литературы — напоминает о чудовищных аббревиатурах 1920-х; прежнее, Гослитмузей, было во всех смыслах слова гуманнее. Именно в 20-е слава Луначарского не знала границ, с его возможностями влиять на ход культурно-политической жизни мало кто мог потягаться в стране.
Несмотря на богоискательство и другие отступления от канонического марксизма-ленинизма — об этом, к сожалению, на выставке говорится вскользь,— Луначарский оставался верным партийной дисциплине.
После революции он выступил в роли буфера между новой властью и старой интеллигенцией, которая еще считала его своим, многим помогал, но плетью обуха перешибить не пытался.
Надо строить новую жизнь — будем, нужно растить нового человека — воспитаем, ковать новые кадры — накуем такое, что мало не покажется. И все равно отличие от последующих министров культуры не перестает казаться разительным.
Конечно, недоброжелательных оценок хватало. Его участие в переустройстве всего образования, цензурные гонения, осуществлявшиеся с согласия Наркомпроса, поддержка разгрома Академии наук в 1929-м, очевидное самолюбование раздражали многих. Кураторы построили выставку на противопоставлении высказываний «за» и «против» — первые даны красным цветом, вторые синим, но условность этого противопоставления все-таки очевидна. Даже в очерке Корнея Чуковского портрет Луначарского более чем двусмыслен.
Кроме цитат — фрагменты фильмов, в том числе с участием наркома (увы, не все они сохранились); театральные эскизы, включая кустодиевские к «Блохе» Замятина — вторую их часть экспонируют сейчас на ретроспективе Кустодиева в Третьяковской галерее; мебель из мемориального кабинета Луначарского в Денежном переулке. Сам кабинет, давно закрытый на ремонт,— в огромной десятикомнатной квартире, где прежде размещалась знаменитая библиотека Неофилологического института. Луначарский выселил ее настолько бесцеремонно, что возмутился даже ВЦИК, но окончательному решению его жилищного вопроса это не помешало. Наркома можно понять, вторая жена, Наталья Розенель, была актриса, статус требовал жертв, но нетрудно понять и негодовавших.
Остается удивляться свободе, если не безнаказанности, с которой карикатуристы 20-х обращались с фигурой Луначарского.
На показываемом на выставке оригинале рисунка Кукрыниксов «Писатели в бане» Луначарский делает педикюр лежащему в тазу Маяковскому. А на рисунке Николая Гатилова «Поэзия мечты и проза действительности» нарком выступает уже в роли стоматолога. В зверинце, где тот же Маяковский в образе льва, Юрий Либединский — жирафа, а Федор Гладков и Осип Брик сидят на ветке, Луначарский клещами удаляет зубы поэту Светлову.
Способность к самоиронии дана не всем, но Луначарский, вращавшийся в среде обожавших розыгрыши художников, считал, что она неизбежна для мыслящего человека. Возможно, поэтому он не сразу понял, что за тучи сгустились, когда в редактируемом им журнале «Искусство» в 1929 году появилась статья о выставке народного творчества: автор описывал, в частности, лубок «Сталин и батрачки», само название которого насторожило бы опытного царедворца. Но Луначарский им не был — он вообще отсутствовал в Москве в момент сдачи номера, в очередной раз путешествуя по заграницам, и только по возвращении, увидев решение ЦК о запрете лубка, написал покаянное письмо — дескать, не знал, не состоял, не участвовал. Но было поздно. К тому же вскоре случился казус с задержкой экспресса «Москва—Ленинград». Начальник станции, видя Анатолия Васильевича на перроне, спросил: «Что же не садитесь? Отправляемся!» «Жену жду,— отвечал нарком,— та собирает вещи». «А, мы тоже подождем». Подождали.
Об этом тогда написали, кажется, все газеты, и карикатуристы не остались без работы, и отдел кадров тоже: осенью Луначарского сняли. Местом не слишком почетной ссылки стал Ученый комитет ЦИКа, где он явно заскучал и откуда попросился на дипработу: письмо Сталину тоже показывают. До посольства в Мадриде так и не доехал, умер по дороге, в Ментоне.
Похоронили в Кремлевской стене, но городов в его честь не назвали, только утес на земле Франца-Иосифа в холодном Баренцевом море. Собрание сочинений вышло лишь в 1960-е, а вот зачем его сегодня читать, вопрос. Ответить на этот вопрос пытается нынешняя выставка — и, в сущности, небезуспешно.