Джозеф фон Штернберг кокетничал, когда в 1935 году, расставшись с Марлен Дитрих, своей неверной Галатеей, утверждал, что перестал быть режиссером и намерен просто жить в свое удовольствие: путешествовать вокруг света, коллекционировать полинезийское искусство. На самом деле его последний шедевр был еще впереди, и только после "Жестокого Шанхая" его карьера пошла вразнос. Это тем более трагично, что Штернберг взялся за него, едва излечившись от потери зрения и памяти, случившейся с ним на нервной почве, когда он узнал об оккупации нацистами его родной Вены.
Но, честно говоря, на месте продюсеров и я бы побоялся давать деньги человеку, поставившему "Шанхай" — клубок садомазохистских снов, любовно подобранную коллекцию пороков и монстров. Здесь на Новый год выставляют на продажу визжащих девушек, запертых в клетках, подвешенных над толпой торгующихся моряков. Рикши похожи на Големов. Превращенным в сексуальных рабынь женщинам зашивают в ступни гальку, чтобы они не могли убежать. Под куполом казино восседает одноногий старик бухгалтер, а самоубийство продувшегося игрока прямо за рулеткой — дело житейское. Регулировщик на перекрестке движется, как взбесившаяся механическая кукла, а уличный туман легко перепутать с опиумным дымом. Доктор Омар (Виктор Мэтью), левантийский цыган и поэт-декадент, забавляется, целеустремленно спаивая и подсаживая на игру в рулетку Поппи (Джин Тирни), оставшуюся без присмотра дочь строительного магната, сэра Гая Чатериса (Уолтер Хьюстон). А она сама — Тирни поразительно разнообразна в этой роли — на глазах превращается в живой обломок, которому одна дорога: на панель.
Просто Дэвид Линч какой-то пополам с индийской мелодрамой, а не пуританский Голливуд, тогда еще живший в постоянном страхе нарушить "кодекс Хейса", регламентировавший даже продолжительность экранных поцелуев. Кажется, присутствие Марлен Дитрих до поры до времени дисциплинировало Штернберга, не позволяло спустить с цепи режиссерскую фантазию, и без того замешанную на фетишизме и образе "госпожи". В "Шанхае" такая "госпожа" — хозяйка гигантского казино Мама Джин Слинг (Она Мунсон), по сравнению с которой героини Дитрих — и садистка Лола-Лола из "Голубого ангела" (1930), и бисексуальная Эми Джолли из "Марокко" (1931) — невинные институтки. Мама Джин Слинг уже почти не человек. Тени, наложенные на лицо, превращают европейские черты в маску китайского демона. Как держатся на голове фантасмагорические прически-икебаны, недоступно человеческому воображению. Она дергает за ниточки всех остальных персонажей, мстит, калеча и разрушая все и всех, но губит прежде всего саму себя.
Единственная отдушина в этом сюрреалистическом кошмаре: Шанхай 1930-х, что, впрочем, соответствует исторической истине, перенаселен русскими эмигрантами, которые постоянно, ни к селу ни к городу заявляют о своей национальной идентичности. То неласковый бармен в казино возопит на чистом русском языке: "Меня зовут Владимир Иванович Крестовоздвиженский!". То рикша, тот самый Голем, которого все принимают за китайца, тоже по-русски рявкнет: "Нет такой тюрьмы в мире, которая меня удержит". Одним словом, наши в городе: Мария Успенская, Иван Лебедефф, Майкл Делматофф, Михаил Разумный и прочие мхатовские и немхатовские актеры, унесенные в Голливуд ветром революции.
"Жестокий Шанхай" (The Shanghai Gesture, 1941)
