В Deutsche Oper прошел гала-концерт "Малахов и его друзья", посвященный 20-летию карьеры русского танцовщика, мировой звезды и интенданта берлинского Staatsballett. Из Берлина — ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
После 20 лет стажа балетные танцовщики обычно уходят на пенсию, или ищут роли попроще, или меняют профессию. Одноклассник Владимира Малахова по Московскому хореографическому училищу Алексей Ратманский бросил сцену несколько лет назад — с тех пор, как сделался худруком Большого театра. Его школьный друг, став интендантом Берлинского балета (то есть худруком и директором в одном лице), умудрился остаться танцующим лидером своей труппы и guest star ("приглашенным премьером") трех мировых компаний. На свой "пенсионный" юбилей Владимир Малахов пригласил друзей-сверстников из Токио, Гамбурга и Нью-Йорка, и звездная команда вместе с артистами Staatsoper выдала такой отменный гала, что опровергла все расхожие представления о краткости балетного века.
Программу трехчастного вечера выстроили так, чтобы не заскучали даже неискушенные зрители. Первый акт был отдан классическим па-де-де и дуэтам золотого фонда. Сам юбиляр выбрал роль Ромео: вместе с Джулией Кент, примой Американского балетного театра, он разыграл сцену у балкона в постановке Кеннета Макмиллана, где на долю партнера приходится изрядное количество прыжков и пируэтов. Технически они были безукоризненны — малаховского Ромео можно было упрекнуть разве что в излишней трепетности: уж слишком вибрировал, слишком робел он перед своей изысканной Джульеттой. Не актерские свершения, а балетное ремесло вылезло на первый план в первом действии: артисты Staatsoper Яна Саленко и Мариан Вальтер в па-де-де из "Эсмеральды" сорвали самые громкие аплодисменты. Когда Эсмеральда, крошечная блондинка, с невинным видом крутила по пять пируэтов, битую минуту стояла в арабеске без поддержки партнера и с неумолимостью робота била кукольной ножкой по бубну, железно закрепленному кукольной ручкой на уровне плеча, в голову не приходило сетовать о невоплощенном образе страдающей цыганки — на сцене царило самодостаточное мастерство.
Третий акт был посвящен человеческим страстям — всевозможные встречи, разлуки, драмы непонимания на все лады варьировали тему несостоявшейся любви. Пара из Гамбурга — Жоэль Булонь и Александр Рябко — надрывно станцевала один из лучших дуэтов своего шефа Джона Ноймайера: сцену прощания Маргариты и Армана из "Дамы с камелиями". Американцы Джулия Кент и Хосе Карреньо показали "Жестокий мир" — на удивление неполиткорректное адажио Джеймса Куделки, в котором брутальный кубинец тщетно и грубо домогался белокожей аристократки. Другой мачо — артист Staatsballett Рональд Савкович — тоже бесился от неразделенной страсти: в поставленном им номере "Transparente" под выматывающие португальские фадо его персонаж яростно и безнадежно терзал любовницу (Беатрис Кнор), на взлете обрывая ее прыжки и скручивая в поддержках несчастную женщину. Владимир Малахов выступил с "Соло" — этот номер, где лицедей под белой маской расшаркивается в куртуазных поклонах, а избавившись от личины, изливает тоску непонятой души в совершенных позах адажио, он недавно показывал в Москве.
Однако главным событием всего вечера стал второй акт — балет "Serait-ce la mort?" ("Смерть ли это?") на музыку Рихарда Штрауса, который юбиляр получил в подарок от Мориса Бежара. Герой в окружении четырех женщин вспоминает вехи своей жизни: общее антре-адажио сменяют три разноплановых любовных дуэта. Каждый из них обрывается вторжением главной любовницы — смерти: в финале она нагло раздвинет перед героем ноги и сомкнет его в последнем объятии. Этот балет в Москве показывала труппа Мориса Бежара, достоинства хореографии сомнений не вызывали, но и душевного трепета тоже: главный герой оказался слишком витальным, чтобы беспокоиться за его жизнь.
Владимир Малахов, этот двужильный интендант-танцовщик, танцует бежаровский балет так, будто пережил клиническую смерть. Будто знает все о том рубеже, за которым кончается земное существование, и будто не решил до конца, где все-таки ему остаться. И жутковатое пребывание героя на грани превращает отлично сконструированный балет в сущее наваждение. Профессиональный глаз критика еще регистрирует идеальную слитность поддержек, тонкость обводок, изумительно выверенные позы, но в память врезаются совсем не танцевальные па: рука танцовщика, с тягостной мукой приближающаяся к талии партнерши-смерти; выгнутый болью корпус; вздыбленный одинокий прыжок; бесшумные опасливые шаги. Вообще-то у Мориса Бежара смерть — неотразимая женщина-вамп. Но в берлинской труппе партия отдана Беатрис Кнор — балерине, прямо-таки истекающей жертвенной женственностью. Их дуэты с Владимиром Малаховым полны завораживающей нежности, и когда в финале, изогнувшись дугой на полу, любовники совсем простым, почти бытовым жестом гладят друг друга по голове, кажется, что смерть и впрямь не так уж страшна.
Аншлаговый зал Deutsche Oper устроил своему любимцу стоячую овацию. Русский танцовщик и немецкий интендант ее заслужил: собрав своих друзей, он в один вечер подарил берлинцам все, ради чего стоит ходить на балет.