фестиваль балет
На Новой сцене Большого театра Новосибирский театр оперы и балета предъявил новую версию "Золушки" Сергея Прокофьева в постановке Кирилла Симонова. Достоинства спектакля, представленного на "Золотой маске" в двух номинациях — как "лучший балет" и "лучшая работа хореографа", пыталась отыскать ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
На "Золушке" зрители хохочут в голос — и это, наверное, хорошо. Смотреть ее действительно не скучно: молодой петербургский автор Кирилл Симонов актуализировал академическое либретто Николая Волкова, отчего оно стало смахивать на недоделанный капустник из жизни олигархов. Дело вот в чем: одна обедневшая семейка (у которой всего-то восемь горничных, причем главная из них натуральная фея, но нет даже простого джакузи, отчего приходится мыться в оцинкованных тазах) жаждет вернуться в круг избранных. Мама, с уложенной на голове косой a la Юлия Тимошенко, от безнадеги попивает, дочки на выданье нервничают, а под ногами болтается сирота с претензиями — ноет, капризничает, работать не любит. Последний шанс поправить положение — приглашение на светскую тусовку к малокультурному нуворишу в белой шляпе: у того имеется неженатый сынок-оболтус, косящий под крутого парня с помощью выстроенного на голове ирокеза.
И если бы господин Симонов (известный в балетных кругах тем, что посодействовал Михаилу Шемякину в оживлении его костюмов и декораций к мариинскому "Щелкунчику", после того как художник отказался работать с излишне самостоятельным хореографом Алексеем Ратманским) пошел в своем стебе до конца, поставив, к примеру, сатиру про то, как фабричным способом изготовляются попсовые звезды, или про быт золотой молодежи, можно было хотя бы отдать должное его решимости. Но молодой хореограф слишком инфантилен, чтобы кинуть вызов традиции. Все его забавные придумки — и дылда-фея, смахивающая на кроткого трансвестита; и малорослый принц, похожий одновременно на волнистого попугайчика и хазановского ученика кулинарного техникума; и парад "Времен года", превращенный в дефиле невостребованных дизайнеров-авангардистов; и сама Золушка, маленькая хищница, вцепившаяся мертвой хваткой в выгодного жениха,— всего лишь маленькие родинки на большом теле традиционного балета с благонадежной моралью и свадьбой в финале.
Такими же "родинками" выглядят и претензии на современность лексики. Как делаются все эти модерновые штучки типа "релизов" и "контракшн", бывший русский танцовщик Симонов представляет себе очень приблизительно, зато знает, что современный артист должен как можно активнее вилять бедрами и вибрировать телом. В "Золушке" виляют и вибрируют все, причем с большим удовольствием: и героиня (Елена Лыткина), в минуты отчаяния доходящая почти до падучей, и ее незадачливые сестры, и мачеха-Тимошенко, и светская чернь, и клоуны-дизайнеры, и пухлый принц (Максим Гришенков).
Отдав таким образом дань современности, хореограф с облегчением переходит на родные па из экзерсиса: туры, пируэты, перекидные жете, па-де-ша, двойные ассамбле — в арсенале традиционной классики он ориентируется значительно свободнее. Попадаются даже очень удачные комбинации — например, у четверки корифеев в сцене бала. Проблема в том, что, как и в классе, фантазия хореографа ограничена рамками фрагмента: придумав одну занятную связку или поддержку, он эксплуатирует ее до полного истощения, нимало не заботясь о хореографическом развитии эпизода. Вот и молотят комбинацию за комбинацией гости на балу, выстроенные в линии, словно на экзамене по дуэтному танцу. Вот и тягает из дуэта в дуэт принц Золушку с задранной к колосникам ногой или крутит ее над полом на манер фигурного катания.
Та же фрагментарность мышления мешает хореографу увязать концы с концами в самых элементарных мизансценах. Принц, панически разыскивающий Золушку среди гостей бала, преспокойно удаляется за кулисы, как только она появляется на сцене. Сестры и мачеха ничуть не удивляются, обнаружив свою горничную в сверкающем бриллиантами платье феи. И уж конечно, ничто не намекает на возможность бескорыстного чувства между нахрапистой Золушкой и ее инфантильным избранником — ради хохмы опрометчивый автор разрешает своей героине, упустившей выгодного жениха из-за банальной нехватки времени, в истерике швырнуть башмаком в несостоявшихся родственников.
Соавторы новосибирской "Золушки" постарались придать ей товарный вид: сценограф Эмиль Капелюш убрал сцену зеркальными конструкциями и неоновыми лампами — в таких декорациях можно любой балет продавать как современный. Художник по костюмам Стефания Ханалда Граурогкайте одела персонажей с попсовой всеядностью: пошлость зелено-фиолетового шифона в бальном туалете Золушки чудненько соответствовала смело оторванному рукаву золотого мундира принца, кружочки и ромбики платьев сестер намекали на авангард 20-х годов, горничные фигурировали в водевильных наколках и черных платьях.
А в это же самое время отдельный спектакль и совершенно иного уровня разыгрывался в оркестровой яме. Там дирижер Теодор Курентзис играл Прокофьева, да так, что можно было закрыть глаза на все, что делалось на сцене. В оркестровой яме даже убрали бортик со стороны партера, чтобы желающие отвлечься от привязчивой хореографии могли сконцентрироваться на пластических маневрах дирижера. Это помогало, во всяком случае, в сцене бала дирижерский вальс за пультом оказался куда содержательнее сценической толкотни.