выставка раритеты
В ГМИИ им. Пушкина открылась выставка "Эпоха Меровингов: Европа без границ". Название выставки способно ввести в заблуждение: на самом деле династия франкских королей здесь в основном обозначает временной отрезок (конец V — начало VIII века), а экспонаты собрались действительно со всей европейской территории. Впрочем, выставка о Европе Темных веков не обошлась без воспоминаний о куда более недавних европейских конфликтах. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Можно сказать даже, что основная часть сенсационности этой выставки как раз и состоит в музейно-политической коллизии. "Эпоху Меровингов" готовили совместно отечественные музеи (ГМИИ, Эрмитаж, Исторический музей) и берлинский Музей древней и ранней истории, и это самое "совместно" отнюдь не просто заурядный факт межмузейного сотрудничества. Дело в том, что пресловутый берлинский музей в прошлом был Прусским государственным собранием доисторических древностей, тем самым, которое хранило, в частности, золото Шлимана. Ну и заодно изрядное количество археологических находок со всей Европы, относящихся к эпохе варварских королевств. И вот эти-то артефакты разделили в 1945-м судьбу троянского золота: их увезли в СССР, а вернули затем не полностью — самые ценные предметы остались в отечественных хранилищах и до сих пор не экспонировались вовсе.
Теперь они выставляются, объединенные с берлинской частью коллекции и существенно дополненные предметами той же эпохи из трех российских музеев. Как сообщила директор Пушкинского музея Ирина Антонова, часть этого комплекса перемещенных ценностей, которая оказалась в ГМИИ, после окончания выставки будет (опять-таки как "Золото Трои") демонстрироваться в основной экспозиции — о возвращении варварских драгоценностей в Берлин никакой речи не идет. Вопросы, связанные с реституцией, тем не менее то и дело всплывали на пресс-конференции, посвященной открытию выставки. Что и понятно: в президиуме сидели не только российские и немецкие музейные сотрудники, но также и руководитель Роскультуры Михаил Швыдкой, и государственный министр по делам культуры Германии Бернд Нойман. Однако дальше констатации того, что у сторон несколько разные точки зрения на проблему перемещенных ценностей, и уклончиво-дипломатичных общих фраз выступавшие изо всех сил старались не заходить.
При всем том кажется, что именно факт хотя бы временного объединения разрозненной на десятилетия коллекции и является главным высказыванием выставки. Внешняя сенсационность есть, научная значимость есть, чистой же занимательности на удивление мало. Вот обещанные названием франки, вот подразумеваемые остготы, вестготы, лангобарды, тюринги, саксы, алеманы, баювары, гунны, наконец,— все они действительно на выставке представлены, причем по племенам экспозиция и строится. Однако картина пестрого и дикого варварского великолепия из этих артефактов как-то не спешит складываться; в силу известного единообразия предметов (в основном фибулы, пряжки, гривны, бусы, иногда оружие — словом, то, что можно было найти в погребениях среднего уровня) все эти народности и впрямь кажутся с первого взгляда дружными гражданами единой пра-Европы, которые украшают себя едва ли не на более унифицированный манер, чем в эпоху глобализации.
Формы и характер декора впрямь почти что вездесущие, различия проявляются лишь в деталях. Лишь отдельные предметы посреди этого мейнстрима выглядят настоящими диковинами, и это вещи, которые представляют собой трогательно-наивное обращение юного варварского искусства к сгинувшей античности. Это придает выставке неожиданно меланхоличный привкус; вместо "начала славных дней" средневековой Европы в ней то и дело видишь напоминание о гибели предшествующей цивилизации. Красивый, точный, но холодный и почти медицински отстраненный дизайн выставки только подчеркивает это настроение — среднее между анатомическим театром и краеведческим музеем.