"Люськин ломаный английский" (Ludmila`s broken English) Ди Би Си Пьера уже вошел в историю как показательный пример "синдрома второго романа". Первый, "Вернон Господи Литл", где повествование велось от лица американского подростка-изгоя, обвиненного в школьном массовом убийстве, принес писателю "Букера". Второй роман, где право как следует выговориться было предоставлено постсоветским маргиналам,— лишь отрицательную критику. "Вернон" поднялся на волне антиамериканизма (эта же волна тогда вознесла и Майкла Мура с его "Боулингом для Колумбины"). "Люськин ломаный английский" вряд ли спасла бы и антироссийская волна, случись таковая сегодня. И это при том, что в обоих романах Ди Би Си Пьер применил один и тот же прием: в его черных комедиях с довольно элементарным социальным месседжем основная ответственность возлагалась на языковую стихию. В "Верноне" это был агрессивный и в то же время беззащитный плебейский говорок провинциального подростка. В новом романе — это вовсе не "Люськин ломаный английский", как совершенно безответственно обещает название, а тот семейный сленг, что принят между своими, а потому потрясает стороннего наблюдателя эксгибиционистской смелостью и фатальным однообразием. И если в диалогах все же видна вполне продуманная ссылка на абсурдистскую литературную традицию, то в работе над сюжетом автор, кажется, нарочно доводит себя до белой горячки. Иначе откуда берется такая вот завязка. 33-летние британские сиамские близнецы, наконец разделенные и пустившиеся по этому случаю во все тяжкие, едут в далекий российский город Иблильск. Неудовлетворенные лондонскими девушками, они жаждут встречи с русской невестой Людмилой Дерев, которая хоть и вывесила свое фото на интернет-сайте знакомств, но за границу из раздираемого войной "41-го административного округа", где враждуют "чечены и моздоки", собиралась бежать со своим возлюбленным Мишей Букиновым.
Близнецы Блэр и Гордон коротают время в вялой словесной перепалке. Людмила закаляет характер в ядовитых диалогах с многочисленными домочадцами. Может быть, автор хотел показать сходство между этими двумя языковыми потоками. Тем более что прямо после кровавой иблильской развязки самых терпеливых читателей ожидает лондонский эпилог с его относительным примирением Востока и Запада. Жаль, но объективной оценке романа активно противятся переводчики. "Именно энергия взаимного притяжения привела братьев в эпицентр глобальных перемен, совпав с таинственными подвижками, происходящими далеко на востоке" — Вернону повезло больше. Люське же достался не только ломаный английский, но и broken Russian.
Сегодняшний западный роман "на русскую тему" — это не обязательно трэш. "Зоино золото" (Zoia`s Gold) британского писателя и историка Филипа Сингтона задумано как вполне серьезное, основанное на документах, беллетризированное расследование обстоятельств жизни русской художницы Зои Корвин-Круковской (1903-1999). Сингтон получил доступ к ранее неизвестному — шведскому — архиву художницы. В романе цитируются ее письма. Правда, в очень скромных дозах. Но даже по этим небольшим фрагментам можно понять, что у автора был богатый материал. Такой, от которого у писателей начинается усиленное слюноотделение. "Мадам Зоя", которая владела редкой техникой живописи по драгметаллам и чье имя было забыто, ждала своего часа, чтобы вновь обрести место если не в учебниках по истории искусства, то, по крайней мере, в ряду русских femmes fatales ХХ века. Британцу всего-то и оставалось, что написать сенсационный роман.
Но в результате весь роман мы следим не столько за приключениями художницы, сколько за авторскими метаниями. Сначала Зоя — барышня из приближенного ко двору семейства, выпускница Смольного института, и Филип Сингтон уже начинает рисовать нам диснеевскую "Анастасию". Затем институтка превращается в художницу, да еще и ученицу Кандинского. Автор при этом ловит мух: в его романе нет ни Кандинского, ни другого знакомца Зои, Сергея Есенина. В начале 1920-х следует арест, который наконец дает британцу возможность живописать ужасы Лубянки. Далее — чудесное избавление, замужество и эмиграция. Из скучной Швеции Зоя сбегает в богемный Париж. Здесь она находит японского художника Фудзиту, который и учит ее технике "золотой живописи". Сингтон только набрасывает портрет колоритного японца, да и богема его не очень вдохновляет. Действительно, сколько уже понаписано о Париже конца 1920-х! Из всех Зоиных любовных драм автор выбирает только одну — историю попытки самоубийства из-за молодого художника, названного вымышленным именем Ален Азрия.
Наконец Зоя обретает покой в Швеции. Правда, она еще успевает написать серию портретов разных знаменитостей, от шведской королевы до Леонида Брежнева, но об этом роман умалчивает. Повествование несколько оживляется, когда за наследие художницы разворачивается война. Тогда Филип Сингтон воображает себя Дэном Брауном. Алчные арт-дилеры, сговорившись с российскими искусствоведами в штатском, подделывают Зоино завещание. Подзабытая художница обречена стать знаменитостью и новым патриотическим символом. Но тут другой арт-дилер, только благородный, творит справедливость, а заодно лишает Корвин-Круковскую мировой славы. Автор "Зоиного золота" и сам не терпит спекуляций. Подобная принципиальность досадна. Ведь и с самыми красивыми и талантливыми женщинами можно вести себя посмелее.
Ди Би Си Пьер. Люськин ломаный английский / Перевод с английского А. Балджи, под редакцией В. Темнова. М.: Росмэн-Пресс, 2007
Филип Сингтон. Зоино золото / Перевод с английского А. Килановой. М.: Эксмо, 2007