Пьер и Жиль: в религии часто есть доля китча
Вчера Московский дом фотографии вместе с галереей Gerome de Noirmont, при содействии посольства Франции в РФ, группы компаний МИАН и компании Hewlett-Packard открыл в ЦВЗ "Манеж" выставку "Пьер и Жиль". Знаменитые французские художники, актеры и режиссеры работают вместе так долго, что интервью предпочитают давать почти что хором. С ПЬЕРОМ и ЖИЛЕМ накануне открытия выставки побеседовала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
— Вы работаете с эстетикой китча, нарочитого "плохого вкуса". А что вы сами считаете плохим вкусом?
— Вещи, сделанные без любви, ради низменных целей, например, ради денег, а не ради любви к миру и человеческому существу. Все остальное может быть прекрасным. Мы никогда не работаем с китчем ради китча. Это только незначительный аспект нашего искусства. Мы думаем о любви и ненависти, нежности и жесткости. Мы используем все, что существует, в том числе и китч. Само понятие "китч" существует только в западной культуре. А мы очень любим Азию — мы были в Марокко и Индии, Таиланде, Лаосе, Японии, нам нравятся краски этих стран, нам нравится, какие милые там люди. И в Азии понятия китча вообще не существует: там совсем иная система ценностей. Кстати, Россия в этом смысле тоже, как нам кажется, ближе к Азии. Мы оба очень любим фильм "Садко", смотрели его еще в юности, до того, как познакомились, его показывали в маленьких дешевых кинотеатрах, куда ходила молодежь и простой народ. Это, ведь, кажется, 50-е годы, возможно, это тоже своего рода китч. Но он такой барочный и восхитительный. Когда мы думаем о России, мы всегда вспоминаем этот фильм.
— В Азии то, что кажется китчем, часто бывает частью религиозной культуры. Да и в Европе существует, например, католический китч, к которому вы довольно часто обращаетесь...
— И правда, в религии часто есть доля китча. Когда ты любишь Бога, когда ты вообще что-то любишь, сам вопрос о хорошем вкусе кажется нелепым и глупым. Все средства хороши для того, чтобы выразить свою любовь, тут не может быть правил, ограничений, здесь неуместна боязнь показаться смешным. Нас притягивает религия, та тайна, которая в ней есть. Мы выросли в католических семьях и, наверное, в глубине души остаемся католиками — в нашем образе мысли, в чувстве вины... Но мы открыты всем религиям.
— Китч — это ведь тоже способ избавиться от чувства вины...
— Может быть. А в юности для нас это, наверное, был еще и бунт. Наши родители, принадлежавшие к мелкой буржуазии, не терпели всего, что было слишком броским, блестящим, слишком искусственным. И в знак протеста мы, например, украшали комнаты пластмассовыми цветами и все такое...
— Вам, наверно, поп-арт очень нравился?
— Да, конечно. Лет в пятнадцать мы были фанатами Энди Уорхола — его фильмов, картин, людей, которых он собирал вокруг себя. Мы имели счастье встретиться с ним, а Пьер даже сделал его фотопортрет. Правда, это было до того, как мы стали работать вместе, и поэтому Жиль его не раскрасил. Но не меньшее влияние на нас оказало и то, что мы видели на Востоке, в Марокко, во время нашего первого совместного путешествия. Все эти постеры арабских звезд — это ведь почти то же самое, что Уорхол.
— Как и Уорхол, вы любите звезд. Причем самого разного толка. Я с трудом могу себе представить меломана, который слушал бы всех тех, чьи портреты вы делали: Нину Хаген и Мирей Матье вместе...
— Мы любим именно разнообразие, различие, мы с равной любовью и интересом снимаем Клода Франсуа и Мэрилина Мэнсона, Летицию Каста и американских порноактеров. Мы ведь снимаем не только звезд, но и множество неизвестных людей, причем не моделей, а просто тех, кого мы встречаем.
— А с какими-нибудь русскими персонажами и сюжетами вам не хотелось бы поработать?
— Мы снимали одного юношу-моряка, он жил во Франции, но был русским по происхождению. И мы давно хотим поснимать Владислава Монро — это наш друг, он нам очень нравится, но мы почему-то никак не можем договориться о том, чтобы встретиться для работы.
— А случалось ли, что люди отказывались у вас сниматься?
— Нет. Разве что кто-то не хотел участвовать в тех или иных сюжетах, например, связанных с религией. Но мы всегда стремимся найти с нашими героями общий язык, это всегда обмен, партнерство. Мы не подставляем наших персонажей, не принуждаем их и не насмехаемся над ними. У нас никогда нет издевки — и те же религиозные образы мы снимаем совершенно искренне, без кощунства.
— А как насчет злободневных политических сюжетов, например, войны в Ираке, к которой отсылает одна из ваших недавних работ, включенная в московскую выставку? Что это для вас — ангажированное искусство или поп-арт с масс-медийными образами, картинкой из телевизора?
— Мы довольно часто обращаемся к сюжетам такого рода, за нашими работами есть мессидж. Например, фотография двух обнимающихся юношей, израильтянина и палестинца — это ведь тоже политическое высказывание. Конечно, мы видим все это по телевизору, но это не значит, что нас это не волнует. В наших работах нет безразличия.