Девочке десять лет. У нее злокачественная опухоль мозга. Ей делали шесть курсов химиотерапии. Каждый раз опухоль исчезала — и каждый раз возвращалась снова. Опухоль тянется из Сашиной головы вдоль всего спинного мозга, обтягивая мозг как чулком. Сашу нужно убить вместе с опухолью. Потом Сашу нужно оживить, а опухоль оставить мертвой.
Мы играем в шахматы. Это, наверное, глупо и сентиментально с моей стороны, но я загадал, что если десятилетняя девочка обыграет меня, то тогда она выживет. Шансов выжить у нее примерно столько же, сколько может быть шансов у десятилетнего ребенка обыграть в шахматы взрослого дядьку. Мы сидим с Сашей на диване и играем. Сашины родители, симпатичные молодые люди, смотрят на нас и улыбаются. Они, кажется, всерьез надеются, что девочка у меня выиграет. Не думаю, что у них голова так же, как у меня, забита суеверным бредом. Просто они хотят, чтобы Саша выиграла, потому что победа порадовала бы девочку.
Вчера Саше закончили очередной курс химиотерапии. Это почти то же самое, что отравление. Назавтра Саше станет плохо. Очень. После химиотерапии всегда так на второй-третий день. Количество лейкоцитов, тромбоцитов, эритроцитов и кто там еще есть в крови катастрофически падает, и наступает слабость. И тошнит. Это будет завтра. Сегодня Саша каталась на снегокате с младшим братом, потому что Сашу радует катание на снегокате и младший брат. А потом брата отослали к бабушке, чтобы он не видел, как назавтра Саше будет плохо.
Мы играем в шахматы на диване под Сашиным портретом. На портрете Саша — с длинными черными волосами и с длинными черными пушистыми ресницами. На диване передо мной Саша совсем лысая, без волос и без ресниц. Про портрет девочка сказала мне:
— На портрете я с волосами, а в жизни без.
— Я тоже в жизни без волос,— говорю я, потирая лысину.— Только у тебя волосы вырастут, а у меня никогда.
Мы играем в шахматы. Сашин папа рассказывает мне, как два года назад водил девочку на елку в Кремль.
— Да,— говорит Саша, развивая слона,— папа после елки накормил меня пиццей, и меня так тошнило в машине, что больше я никогда в жизни пиццу есть не буду.
Сашин папа рассказывает, что девочку тошнило несколько дней. Они прошли обследование, и выяснилось, что у девочки в голове опухоль, препятствующая движению ликвора. Врачи настаивали на срочной операции. Сашу привезли в больницу, и прямо в ночь перед операцией у Саши остановилось дыхание.
— Если бы мы были дома,— говорит Сашина мама,— мы бы ее не довезли.
Саша не помнит. У нее так болела голова, что она ничего не помнит.
— У меня была остановка дыхания? — пугается девочка.— Как страшно!
— Чего тут страшного! — бодро вру я.— Подумаешь, дыхание остановилось. Оно же включилось обратно, и слава Богу.
На шахматной доске у нас настоящая битва. Саша ведет массированную атаку на королевском фланге, а я выстраиваю по центру мощный кулак из ферзя и ладьи, подкрепленных слоном.
Сашин папа рассказывает, что после операции девочке сделали химио- и рентгенотерапию. Опухоль исчезла, но через несколько месяцев появилась снова. Опять химия и опять рентген. Опять несколько месяцев относительного здоровья — Саша даже пошла в школу,— и снова боли в спине, головные боли, химия, рентген.
Мы с Сашей слушаем и играем. В Сашиных шахматах не хватает двух белых пешек. Их заменяют фарфоровые зайчики. Девочка берет фарфорового зайчика и собирается сделать совершенно беззаботный ход. Она не видит, что следующим ходом я ставлю ей мат.
Сашин папа рассказывает, что облучать девочку больше нельзя и что с каждым разом эффект от химиотерапии все слабее.
— Эй,— Сашин папа смотрит на доску и видит угрозу мата.— Саш, ты чего? Смотри повнимательнее!
Девочка улыбается и защищает своего короля. Она очень трогательно улыбается своими бледными губами и беззащитными глазами, лишенными ресниц. У нее нужно забрать костный мозг, стволовые клетки. Потом высокодозной химиотерапией, которая, по сути дела, есть не что иное, как сильнодействующий яд, надо убить в Сашином теле все живое, включая раковую опухоль. Потом надо перелить Саше ее собственные стволовые клетки, чтобы Саша ожила, а опухоль у нее в голове и в спине осталась мертвой. Это тяжелая операция. Ее могли бы сделать у нас в Санкт-Петербурге, но отказались. Операцию теперь можно сделать только в Германии. У Саши есть две-три недели, пока действует еще последний курс химии, тот самый, от которого завтра ей станет плохо.
Слушая, как Сашин папа рассказывает все это, я отвлекаюсь и зеваю ферзя. С этаким преимуществом девочка обыгрывает меня легко и быстро. Она хорошо играет в шахматы. Она смущается, что обыграла меня.
И я клянусь, что зевнул ферзя не нарочно.